Гробовщик Коля с утра выпивал стакан водки и, символически позавтракав, шёл на работу. Он распускал на пилораме доски, пару часов строгал их, затем выпивал второй стакан. Основную и наиболее важную часть своей трудовой деятельности – разметку – Николай совершал с необыкновенной (для подобного состояния) тщательностью. Каково, ежели клиент не поместится в гроб?
Приняв третью дозу, плотник приступал к заключительной и генеральной фазе процесса – сколачиванию гроба. Пил гробовщик очень давно и был хорошо осведомлён о своей алкогольной мере: знал, когда водка хоть ненадолго улучшает состояние, а когда стремительно его разрушает. И надо отдать должное профессиональной сноровке Коли Белошапки: несмотря на изрядное количество употреблённого за день спиртного, временные пристанища покойников получались крепкими и ровными. Потный усталый гробовщик, с прилипшими ко лбу мокрыми волосами, ходил с рубанком вокруг своего соснового детища и, словно живописец перед готовой картиной, добавлял уже ничего не значащие для постороннего наблюдателя символические штрихи. Он поглаживал гроб, похлопывал ладонью по пахнущим живицей свежеструганным доскам и бормотал себе под нос:
– Ну, кажись, Лександер будет доволен.
Николай щедро сыпал в готовый товар бледно-розовые завитки ароматных стружек.
Лександеру, скорее всего, будет теперь безразлично, где лежать, – Сашка Белый вчера упал на мотоцикле в озеро и утонул, – но родственники претензий к качеству деревянного изделия, видимо, не предъявят.
Были у плотника и готовые домовины. Пурпурные, лиловые, бордовые и, конечно, чёрные – разной конфигурации и размера. Желая быть купленными, чтобы вместе со своим хозяином их торжественно пронесли по главной аллее кладбища, гробы угловато выставляли свои печальные бока. Неважно, что они вскоре станут тленом, зато в день похорон все взоры людей будут обращены к ним.
Коля, беспрерывно выглядывая в окно, собрал инструменты и смёл в жестяной совок древесные отходы. С минуты на минуту должна прийти его жена Людмила. Она оббивала изготовленные супругом гробы красной или чёрной – в зависимости от возраста покойного – материей. Повышенный интерес к появлению жены был обозначен не только семейным бизнесом: Людмила должна была принести к обеду бутылку водки. Негласный договор действовал уже несколько лет: после завершения работы Николай получал от супруги поллитровку. «Всё равно ведь нажрётся где-нибудь, ирод!» У очевидного либерализма женщины не было альтернативы.
– Ещё не пришла? – в комнату заглянул мастер по изготовлению надгробий, бригадир Виталик Калошин. Работал он в соседнем помещении со своим немногословным подсобником Гришкой. Виталик некогда творил в скульптурных мастерских художественного фонда города, но пристрастие к спиртным напиткам нанесло ощутимый удар по карьере мастера. Изготовленные им барельефы и изваяния великих сограждан украшали некоторые города и веси Краснодарского края, а одна монументальная работа стала иронично знаменитой в столице Кубани. Надо сказать, что скульптор – во всяком случае, внешне это не бросалось в глаза – не страдал от понижения социального статуса. Быть почти постоянно под мухой для него оказалось ничуть не хуже, чем творить монументы. «Мои нынешние модели не столь знамениты, – он обводил рукой скорбный ландшафт, – но каждая из них имеет право на эпитафию». Баритон Калошина разносился по всему кладбищу и был слышен на фабрике игрушек. Громкоголосости ваятеля соответствовало его недюжинное телосложение. Порой, направляясь на установку памятника в дальний угол погоста, куда по извилистым тропинкам не мог проехать мотороллер «Муравей», Виталий брал два мешка цемента под мышки и, весело напевая какую-нибудь песенку, не спеша добирался до места.
В мастерской у Калошина всегда царил немыслимый беспорядок. Всюду валялись ломы, лопаты, кирки. Между хаотично расставленными глыбами песчаника, ракушечника и мрамора высились холмики гравия. Обрывки бумажных мешков из-под цемента шуршали под ногами. К изысканному камню для богатых клиентов – граниту – мастер проявлял некоторое профессиональное уважение: мрачные глыбы покрывались кусками потрёпанного, выцветшего на солнце брезента. Лишь место, где Виталий иногда выполнял творческую работу, находилось в относительной чистоте и было огорожено древесно-стружечными листами. На эту территорию он никого не пускал. Разницы между работой и удовольствием Калошин не ощущал. Ему нравилось с утра выпить полстакана водки, и после этого его жизнь мгновенно приходила в гармонию с окружающим миром. Когда ваятель на мраморной плите высекал барельеф усопшего или делал форму для отливки бюста, лицо его преображалось. Из опустившегося неряшливого человека с опухшей физиономией он превращался – хотя бы на время – в ощутимого и искусного мастера. Только когда деликатная скульптурная работа была полностью завершена, и мастер откладывал в сторону резец или циркуль, он мог позволить себе выпить ещё. И тогда атмосфера блаженной медлительности вновь воцарялась в мастерской ваятеля.
Незначительный помощник Калошина, молчун Гришка – «принеси-подай-сбегай», – был известен своей крайней немногословностью. Бывало, за несколько дней никто не слышал от него ни единого слова. Приходя на работу, он лишь кивал мужикам и, облачившись в рабочую одежду, молча, целыми днями разводил цементный раствор, шлифовал мраморные или гранитные плиты. Иногда Виталий за бутылочкой рассказывал, что однажды при разгрузке ракушечника его помощнику придавило пальцы руки двухсоткилограммовой плитой, но никто этого не заметил. Пострадавший терпел боль и не проронил ни звука, пока другие рабочие не закончили перекур и не освободили Гришку от тяжести коварного камня.
– Правда, что ль, Гриша? – похохатывал Белошапка, видимо, не в первый раз слушая эту историю.
Но молчун лишь неопределённо пожимал плечами и беззлобно прятал ухмылку в рыжей бородке. Доброта его и безобидность были столь же очевидны, как и немногословность. Ещё одной отличительной чертой Гришки являлось безграничное милосердие к людям, животным и даже растениям. Карманы его потрёпанного пиджака всегда были набиты засохшими корками хлеба и сыра, семечками. Все проживающие на кладбище животные, едва завидев худощавую Гришкину фигуру, немедленно окружали его, ожидая подаяния. Нацелив голодные глаза на карманы разнорабочего, собаки жалобно поскуливали, а кошки истошно орали. Гриша не спеша раздавал корм сначала сильным и крупным, а затем щедрее – маленьким и слабым. Зимой, когда погост заносило снегом, он развешивал на деревьях кормушки из пластиковых бутылок, наполненных зерном. Птицы, сопровождая его, оживлённо щебетали и едва ли не садились на плечи своего покровителя. Пробираясь в самые дальние углы кладбища, он осторожно стряхивал снег с веток. Гришка несказанно огорчался, если на предполагаемом для новой могилы месте росло деревце или кустарник, и его приходилось срубить. Оказав помощь дереву (спилив обломанную веточку, намазав больное место солидолом), он подсыпал пернатым корму и возвращался в мастерскую. Глаза рабочего светились теплом и тихой радостью.
– Покормил скотину, божий человек? – не предполагая немедленного ответа, спрашивал Калошин и хлопал напарника по плечу. Гришка веником обметал с сапог налипший снег, слегка кивал головой и чему-то улыбался. Виталий задумчиво морщил лоб. – Согласен, что порой молчание красноречивее всех наших слов и людям иногда более понятны жесты, чем слова. – Он в недоумении разводил руками. – Но однажды, когда я в шутку предложил помощнику отдать корку хлеба не собакам, а Белошапке на закуску, Гришка сказал мне, что нет у человека преимущества перед животными: и те умирают, и эти. После таких слов действительно можно не говорить годами. – Калошин с некоторым умилением посмотрел на напарника. – Во всём он видит скрытую духовность тварного мира.
За мастерской скульптора находилась небольшая комнатка с шатким столом и парой колченогих табуреток. В углу стояло несколько лопат и деревянные козлы: на них ставили гроб с покойным, прежде чем опустить его в могилу.
