Леонелла хихикнула.
- О чём вы там шепчетесь, Наннина? - властно спросила Бьянка.
- Больше двух говорят вслух, - подхватила Мария.
- Не называйте меня так! - взвилась младшая сестра. - Я уже не маленькая!
- Как хочу, так и буду называть, - показала язык Бьянка.
- Ну-ну, - отозвалась Лукреция и наклонилась - как будто поправить подвязку. Через мгновение она вынырнула из-под стола и разжала кулак. На колени Бьянке упал серый пушистый комочек.
Старшая сестра хотела завизжать, но её парализовал страх, и она застыла, в ужасе взирая на мышь, деловито топтавшуюся у неё на подоле.
По выражению её лица Леонелла догадалась, что что-то не так, встала из-за стола, освободила мышонка из плена и выпустила в окно.
Сёстры Медичи воззрились на новую знакомую с неподдельным уважением.
- Ну что вы, мышей никогда не ловили, - пожала она плечами.
Филиппо пообещал написать её портрет.
Тем временем вернулась Фантина с ключом: на её счастье, дочь пекаря остановилась поболтать с викарием базилики Святого Лаврентия - совсем недалеко отсюда, они втроём обсудили последние новости и...
Ей не дали договорить, послав с ключом наверх, в студию.
- Загоняли бедную девочку, - сказал Джованни. - Я мог бы сходить...
- Вы опять вместе напьётесь, - одёрнула его Джиневра. - Сиди.
- Да, нехорошо как-то получилось, - вздохнул Пьетро, когда Филиппо скрылся из виду.
- Нехорошо, - кивнул Козимо. - Вниз-то глянуть не судьба. Сколько прохожих это наблюдали? Наверняка слухи дойдут до Альбицци. Или до Пацци. То-то они порадуются.
- Если он сбегАет, не выполнив заказ, - возразил Джованни, - так что его приходится запирать в студии до окончания работы - значит сам виноват. И вообще, мог бы сообразить, что можно через крышу и с другой стороны.
- Наследнички. В могилу меня сведёте, - проворчал Козимо и наполнил чашу.
- Вот ты бы тоже поменьше пил, - подтолкнула его Контессина.
- Да. А то вечером снова будет - госпиталь святой Лукреции, - подхватила старшая невестка.
- Ишь ты. Замахнулась. На святую Лукрецию, - дедушка осушил чашу и наполнил заново. - Она плохо кончила...
- На то и мученица, - резонно заметил Джованни, подставляя свой кубок.
- Уж если быть точными, то не мученица, а самоубийца, - Пьетро перехватил кувшин.
- Вот какой ты... мелочный, - сказала Лукреция.
- Не начинай, ладно?
Три кубка звонко встретились.
- А я ещё не начала, - облокотилась на новую скатерть Лукреция. - Я вообще-то хотела сонет прочитать. Чуть не забыла.
- Сейчас будут страсти святого Петра, - ухмыльнулся Джованни.
- Тоже мне, откровение Иоанна Богослова.
- Ну всё правильно, - пожала плечами Джиневра. - Апокалипсис же.
- Вот богохульники, - приговаривал Козимо, приканчивая кувшин. - В кого только такие?
- Ох, - отмахнулась Контессина и достала из-под подола фляжку. У хорошей хозяйки всегда должны быть запасы. А без этих запасов, дорогой муженёк, вся твоя щедрость и меценатство - просто бред сивой кобылы...
<p>
II. Жизнь коротка, искусство вечно</p>
Ночь низко склонилась над пёстрой долиной и с высоты холмов Тосканы дула на раскалившиеся за день дома. Её сладкое дыхание проникало в растворённые окна и бесшумно касалось спящих. Только подвижный блеск на глянцевой листве лимонных деревьев выдавал её присутствие.
Впрочем, обрети эта наблюдательница плоть и будь замечена кем-то из горожан, ни один житель Флоренции не возражал бы - пусть её, смотрит, только не закрывайте окно, наконец-то прохладно.
Окно, миновать которое сегодня утром имел неосторожность фра Филиппо, тоже было распахнуто настежь.
Пьетро осторожно откинул одеяло: от бинтов было жарко. Лукрецию это не потревожило: она сама уже давно спала без одеяла, обняв подушку и поджав под себя одну ногу. За девятнадцать лет они научились не мешать друг другу.
Когда он увидел её первый раз - в день венчания - она выглядела заурядной. Худенькая, как подросток, со светлыми бровями и неправильным носом, девятнадцатилетняя Лукреция Торнабуони изо всех сил старалась притвориться, что здесь отсутствует. На каждой реплике она краснела, а при каждом движении как бы за оное извинялась. Впрочем, Пьетро и не рассчитывал на многое: только на уважение, исполнение всяческих супружеских и домашних обязанностей и умение оставить его в покое, когда необходимо. Все прочие мечты и чаяния отправлялись вслед минувшей юности и двадцативосьмилетнего Пьетро Медичи уже не касались.
Но видя Лукрецию каждый день, он понял, что она не так проста, как кажется. Она как будто находилась одновременно в двух местах - или мирах? - беседуя с гостями или надзирая за прислугой и в то же время наблюдая за всеми со стороны, и унося впечатления в недра своей души, и оставаясь там, чтоб разобрать новообретённые сокровища. В этом была она вся. Как сказал бы увлёкшийся Платоном отец, это был эйдос Лукреции, её цель и причина.
