Мой первый муж — Анатолий Иванович Харитонов 29 октября 1941 г.

Корректор стенной газеты 10-го отдела ГУКР НКО «Смерш». 1943–1944 гг.

Мои боевые товарищи — сотрудники «установки». 1945 г.

Мама. Матрёна Осиповна с дочерьми и внуками 1947 г.

Пляшу любимую «лезгинку». Санаторий «Алупка», февраль 1959 г.

Я с сыном и дочерью. 1955 г.

Разговор

об Алеександре Пушкине:. 1968 г.

Этот портрет был вывешен на Доске почета 3-го Главного управления КГБ при СМ СССР. 1956 г.

Фили, спортивная база Московского округа ПВО. 1962 г.

Участники Великой Отечественной войны и члены Совета ветеранов Управления

ФСБ России по Московскому округу ПВО.

7 мая 2005 г.

Мне 80 лет

14 октября 2001 г.

Возложение венков к Монументу военным контрразведчикам отдавшим жизнь за Отечество. 2007 г.

Руководитель Департамента военной контрразведки ФСБ России — вручает Почетную грамоту.

Май 2007 г.

Сейчас пишу о нем, и у меня такое впечатление, что он рядом со мной, хранит меня, Валерия, внуков и уже правнуков.

Эти воспоминания об Анатолии я писала накануне 6 июня 2006 года — сатанинского дня — 666. Всю ночь Москву терзали небывалая гроза, шквалистый ветер и ливень. Молнии в черном из-за туч предрассветном небе сверкали каждые сорок секунд, такой же разгул стихии был 30 мая 1944 года. Маша, Саша и Светлана спят. Я пишу, и когда стали сверкать молнии, то мне показалось, что на моей ладони лежит ладонь Анатолия. Я оглянулась, никого нет. Опять положила свою руку на стол и снова чувствую его ладонь. Смотрю на окно, вижу маму. Какая-то мистика, даже страшно стало! Лена — в краткосрочном отпуске у Левы, Валера — в командировке в Италии. Я хожу по квартире, напал какой-то страх, но Анатолия чувствовала всю ночь рядом с собой, как будто он меня успокаивал. На следующее утро прочитала в газете об этой стихии, ее обрисовали как «погодный беспредел»: свалено столько-то деревьев, повреждены автомобили, происходили короткое замыкание и остановки троллейбусов. Гроза и плотная облачность вынудили три самолета, направлявшихся в столицу, изменить аэропорты назначения. Позвонила Марине, рассказала ей про эту ночь, и она ответила, что я очень восприимчива, надо успокоиться и несколько дней не писать свои воспоминания. А я испугалась, что опять начинаются галлюцинации, поэтому рано ложусь спать, перед сном глотаю успокоительные препараты и стараюсь ничего не писать, хотя боюсь, что до смерти не успею.

Я всегда помню Анатолия и очень жалею, что мало осталось его фотографий. Он был рад, когда в 1943 году ввели погоны, но в форме так и не сфотографировался. Мама отпевала его в церкви, и песочек, который выдал священник, мы похоронили в могиле на Калитниковском кладбище, к моему отцу. Повесили табличку с его фамилией и именем на ограду: кто проходит, читает, значит вспоминает, а для нас он остался вечно живым.

Мы с мамой были удивлены, когда Валера, в первый раз увидев фотографии отца, потом везде его узнавал, даже на групповых снимках, а ведь ему тогда было лет шесть — семь.

После гибели Анатолия сотрудники окружили меня любовью и вниманием. У моего отца, мы уже знали, прогрессировал рак легких, но он всегда спрашивал у мамы, почему Аня плачет, ни с кем не разговаривает, почему Анатолий не приезжает, почему у нас так тихо. А мы от него все скрывали. Он умер, не зная, что Анатолий погиб. Может быть, и догадывался: просил поднести к нему Валерия, гладил его по головке и все время напоминал, чтобы мама жила со мной, только со мной.

Через некоторое время меня вызвали в финансовый отдел ГВФ, назначили пенсию на Валерия — 634 рубля, так как в личном деле Анатолия из родственников числились только я и сын, а тетя, которая его воспитывала, к тому времени уже умерла. Пр и-мерно через два-три месяца из Орловской области приехала мать Анатолия, пришла к нам, вот тут-то мы с ней и познакомились. Она рассказала, что два ее сына, моложе Анатолия, погибли на фронте еще раньше его, она осталась в деревне совсем одна, решила приехать к дочери Надежде, которая жила в комнате тети (одно время, еще при жизни Анатолия, Надежда жила у нас). Мать Анатолия, Евдокия Васильевна, очень подружилась с моей мамой, поэтому каждый день приезжала к нам, а когда мы переехали на 1-й Аэропортовский проезд, то и неделями жила у нас. Они с Надеждой стали хлопотать о ее прописке в Москве, но, поскольку она приехала с оккупированной немцами территории, в прописке отказали. Вот здесь я впервые обратилась к своему начальнику отдела полковнику Леониду Максимовичу Збраилову с просьбой помочь в этом вопросе. Он знал о моей болезни после гибели Анатолия и все время хотел чем-то помочь, спрашивал: «Хотите, мы комнату вам дадим?» А я считала, что раз мы остались втроем — я, сын и мама, — то нам и нашей двенадцатиметровой комнаты достаточно. В то время наш отдел арестовывал много диверсантов, перебежчиков, и их комнаты доставались отделу, поэтому все наши сотрудники, кто нуждался в жилплощади, были ею обеспечены.

Леонид Максимович, очень внимательный, отзывчивый начальник, всегда старался помочь своим подчиненным, когда к нему обращались с просьбами. В ответ на мою просьбу он сказал: «Не обещаю, но постараюсь». Через несколько часов дежурный по отделу сообщил: «Срочно поезжай в отделение милиции с документами свекрови». В отделении мою свекровь, никогда не жившую в Москве, приехавшую с оккупированной территории, сразу же прописали. Евдокия Васильевна приехала из Орловской области без денег, одежды и обуви. Мы с мамой немного приодели ее и решили поделить с ней пополам Валерину пенсию. Я пошла в финансовое управление ГВФ и подала заявление. Как же меня уговаривал адвокат ГВФ, чтобы я этого не делала! Мол, свекровь получит пенсию на других двух сыновей — 100 рублей (они были рядовыми красноармейцами), а я просто сама буду ей доплачивать из пенсии Валерия. Но я его не послушала. В то время я являлась офицером, оклад хороший, и я даже не думала, что в этом смысле будут какие-то изменения. Позже пенсия на Валеру уменьшилась до 317 рублей, а в 1956 году нас, женщин, демобилизовали, оставили вольнонаемными, и зарплата стала мизерная — 138 рублей. Валера еще учился в школе, затем поступил в институт, но стипендию получал редко, так как за тройки стипендию не давали. Стал подрабатывать грузчиком на железной дороге, и мы жили на алименты за Лену и мою зарплату. Пенсию мамы в размере 181 рубль получала Александра Кузьминична по тому адресу, где мама была прописана — на Мясной Бульварной. Когда ее муж Григорий Григорьевич узнал о нашем незавидном положении, то перевел пенсию на маму на 1-й Аэропортовский проезд. А перед этим мама решила пенсию на Алексея (100 рублей) передать Елене Александровне для Володи. Намекнула ей об этом, та сразу же пошла в райсобес и, написав заявление от моего имени, стала получать эти 100 рублей. Меня за это очень ругали Луньковы, но ведь маме всегда всех было жалко, а шишки падали на меня…

Евдокия Васильевна жила с дочерью, воспитала ее сына и всю жизнь была благодарна мне за все, что я для нее сделала. Надя работала в булочной, затем в кафе, воспитывала сына Алика, помогала растить двух внуков. В 1972 году она очень меня выручила. Дело в том, что у меня после двух хирургических операций был низкий гемоглобин, а предстояло делать третью операцию. Тогда она достала мне большую банку черной икры, которая меня и выручила: подняла гемоглобин. Мы с Валерой и Михаилом Ивановичем хоронили Евдокию Васильевну, а затем и Надежду на Хованском кладбище, по месту их жительства. Когда Алик терял работу, Валера помогал его семье, пока там все не наладилось.