Протестанты медленно поднялись. Не факт, что они испугались угрозы. Но сидеть за разваленным столом с ложками наперевес было глупо. Впрочем, не менее глупо они выглядели и поднявшись. Хотя сделали все, чтобы по-прежнему смотреться очень непокорно – стояли, как сидели, в два ряда, лицом друг к другу, не обращая внимания ни на князя, ни на охранников. Картину портили ложки. Они были явно лишними.

Но Даган не оценил курьезности момента. Нервная система, и без того изрядно расшатанная последними непонятными событиями, была добита упрямым молчанием протестантов. Даже тот факт, что они выполнили последнее требование, поднявшись на ноги, ничуть его не порадовал. Душа с мазохистской настойчивостью требовала ответа – чего ради подданные решили взбунтоваться? И, хотя было совершенно ясно, как этот ответ будет звучать, противиться порыву души князь не мог. А потому решительно шагнул к строю непокорных и, не выбирая, хлопнул по плечу первого попавшегося.

– Эй, ты! Я хочу услышать, почему вы здесь собрались!

Тот попытался сделать вид, что не заметил хлопка, но Бахал, вполне вжившийся в роль катализатора переговоров, многозначительно потрогал висящий на поясе пистолет. Намек был более чем прозрачен. Протестанту волей-неволей пришлось повернуться.

Оказалось, что неосознанный выбор князя пал на Харраса – одного из снабженцев. Мелкая сошка в общей иерархии, вряд ли имеющая какой-то вес в общем протестном движении. Но он все-таки был из посвященных, а значит, мог удовлетворить не вполне здоровое любопытство князя.

Харрас, хоть и повернулся к владетелю лицом, повинуясь приказу его телохранителя, но по-прежнему старался демонстрировать неповиновение. Стоял потупившись и все так же сжимал в руке ложку. Видимо, сей предмет исподволь становился для бунтарей своеобразным символом протеста. И владетель, как ни был молод и неискушен в подобных вопросах, сумел это уловить. Поэтому первым делом вырвал ложку из волосатой руки снабженца. Символ – это опасно. Это сильный психологический союзник. Отнять такого союзника – значит, серьезно подорвать моральный дух противника.

Примерно так думал князь. Что по этому поводу думал Харрас – неизвестно, но, когда Даган, ко всему прочему, взял его за подбородок и поднял голову, чтобы видеть глаза протестанта, он разлепил губы и спросил:

– Что ты хочешь услышать от меня, князь?

– Я хочу услышать, что привело вас всех в столовую, – с обманчивой мягкостью объяснил Даган.

– Капитан Хаддад тяжело ранен. Здесь все уверены, что это твоих рук дело. – Харрас, лишенный ложки и вынужденный смотреть князю в глаза, постарался придать своему взгляду твердость и успешно справился с этой задачей.

– Уверены? То есть, кто-то видел, как я втыкал ножку бокала капитану в глаз?

– Я не видел, князь. Но ты сам сказал, что Хаддад ранен в глаз. Откуда ты мог это узнать?

– Интересно, – заметил Даган. – Ты что, решил устроить мне допрос?

– Я просто отмечаю несоответствие.

Спокойный голос Харраса отнюдь не способствовал душевному равновесию владетеля. Ответ князь буквально прорычал:

– А ты не думал, что мне об этом мог сказать Илуш?!

– Князь, – решил встрять советник, но его голос на общем фоне казался таким слабым и бесцветным, что был попросту проигнорирован. Даган, снова возбудившийся сверх меры, вплотную придвинул свое лицо к лицу Харраса и зашипел:

– У меня такое ощущение, что вы, скоты, окончательно утратили чувство реальности. А капитан – больше всех. И свою рану он заслужил. Разорви меня вакуум! Он что – в самом деле решил, что самый главный на «Шторме»? Да еще набрался наглости заявить мне об этом в глаза! Запомни, ты, пыль межзвездная – я, князь Даган, есть владыка княжества Угарит и всего того, что этому княжеству принадлежит, где бы оно ни находилось и что бы собой ни представляло! И мне плевать на всякие дурацкие традиции, которыми вы пытаетесь меня опутать. Отныне я отменяю все традиции! Я – верховная власть на корабле и вы все – слышали?! – должны беспрекословно мне повиноваться. А не устраивать здесь демонстрацию протеста. Иначе – клянусь! – самые строптивые получат свой осколок стекла в глаз. И лягут рядом с Хаддадом. Я ясно выразил свою мысль?

Глядя в налившиеся кровью глаза князя, Харрас молчал. Но испуганным он не выглядел, скорее, наоборот – его начало захватывать то же чувство, что и юного владетеля. Он страшно побледнел и на туго обтянутых кожей скулах заиграли желваки. Бахал, приметивший состояние снабженца и опасавшийся, что тот утратит над собой контроль, властно проговорил, обращаясь ко всем:

– Что, умники? Слышали волю владетеля? Для самых тугоухих повторяю: нечего устраивать здесь демонстрацию. Поэтому живо побросали ложки и разошлись по своим каютам.

И, чтобы придать дополнительный вес своим словам, он вытащил пистолет из-за пояса.

К немалому удивлению, и даже огорчению Бахала – а как же; ведь подвергался сомнению его авторитет – ни речь, ни грозный жест не произвели на присутствующих никакого впечатления. Во всяком случае, явного. Никто не спешил звенеть брошенной ложкой, да и глаз от пола никто не стремился отрывать. Только Харрас, та самая мелкая сошка, которая прежде была готова по первому требованию услужить сильным мира сего, был без ложки и смотрел не в пол, а в лицо князя. Но и он не выказывал готовности подчиниться. Все так же стоял, фехтуя с владетелем клинками взглядов. Невероятная ситуация, которую еще вчера невозможно было представить.

И Даган проиграл этот поединок. Отпрянув от противника, он прохрипел:

– Ладно, упрямцы! Я предупреждал вас, что нельзя отказывать мне в повиновении. В том, что будет дальше, вините только себя. Охрана! Гоните это стадо к лазарету. Я покажу им, к чему приводит сопротивление княжьей воле!

Решение, принятое им, пришло внезапно. Ни о чем подобном он даже не помышлял, направляясь к месту сбора демонстрантов. Однако упорство, с которым его подданные отказывались подчиниться, взбеленило Дагана. Непокорные должны были получить урок – и чем жестче тот окажется, тем лучше. Подав Бахалу недвусмысленный знак рукой, Даган покинул столовую.

Начальник охраны сделал не менее выразительный жест пистолетом, и его подчиненные, образовав дугу, погнали толпу протестантов вслед за князем, как гонят свою добычу охотники. То, что оказавшиеся в роли добычи люди не желали никуда идти, ничего не меняло – в воздухе замелькали дубинки, и демонстранты вынуждены были подчиниться. При этом ни один из них даже не попытался ответить насилием на насилие. По какому-то негласному соглашению, их бунт носил пассивный характер. В любом случае – из оружия у них были только ложки. А что можно сделать ложкой против электроимпульсных дубинок? Ничего. Даже подавляющее численное превосходство не помогло бы.

Между тем Даган быстрым от раздражения шагом достиг лазарета. Ассистент доктора Яммуша, возившийся с какими-то приборами в общем кабинете, удивленно вытаращился на необычного посетителя – князь был здесь нечастым гостем. Тем более сложно было предположить его визит, когда в лазарете находился лишь один пациент – которого, по слухам, сам князь и уложил на больничную койку.

Не обращая внимания на эмоции младшего медика, Даган прошел прямо в регенерационную камеру, где доктор Яммуш, в паре со своим вторым ассистентом, развернул кипучую деятельность. Они пристально, ни на секунду не ослабляя внимания, наблюдали, как проходит процесс восстановления мозговых клеток Хаддада, фиксируя каждое изменение, сводя воедино показания десятка приборов, задействованных в процедуре. Первый опыт в человеческой практике – и Яммуш, как человек, всецело преданный науке, старался изо всех сил. При этом перед его мысленным взором не маячили залы общегалактических медицинских симпозиумов, не плясали лица коллег, потрясенных результатами проведенной операции. Все это, возможно, появится, но позже, когда процесс завершится – успешно или же наоборот. Для науки был важен любой результат. А в данный момент доктор работал именно во славу науки.