Назад возвращались почти в полной темноте, накрывшей лес подобно огромной тени. Шли, светя фонариками и настороженно прислушиваясь к наступившей тишине. Несколько раз направление теряли и приходилось высматривать стену, чтобы правильно сориентироваться.

Стоянку увидели издалека, благодаря ярко светившему костру и громким голосам товарищей. Конечно, их ждали и ждали с нетерпением.

Сообщение о спуске и дороге привело в восторг всех, кроме шофера, с непроницаемым лицом сидевшего у костра и не принимавшего участия во всеобщем ликовании. Может именно поэтому Антон первым услышал звук, заставивший его сначала поднять голову и прислушаться, а затем быстро встать и призвать всех к тишине. Впрочем, увидев как вскочивший Антон сосредоточенно всматривается в темноту справа от костра, все замолчали почти одновременно.

Глухое, но мощное и какое-то очень низкое рычание, громче прозвучало в ночной тишине, накатившись волной парализующего страха на собравшихся у костра и теперь невольно потянувшихся ближе к огню и блестящему стеклянными глазами белому силуэту автобуса.

Антон, сохранивший способность двигаться и рассуждать, скомандовал:

– Быстро все сюда, к машине! – и добавив, – я сейчас», скрылся в темной кабине. Спустя несколько долгих секунд автобус ожил: заработал успокаивающе урча двигатель, зажглись мощные фары, сразу разрушив стену темноты, скрывавшей так жутко рычащую и угрожающую неизвестность.

– Забирайтесь в автобус, а мы с Платоном подежурим тут пока, – снова потребовал Антон, и стал подбрасывать в костер толстые длинные ветки, не выпуская из рук охотничьего карабина. В томительном ожидании какой-нибудь развязки, все молчали, либо совсем тихо переговаривались, боясь нарушить казавшуюся хрупкой тишину, будто именно в ней, в её сохранении было спасение от страшного нечто, глядящего из тьмы и выбирающего сейчас жертву.

Новое рычание, раздавшееся минут через десять, было много более глухим и тихим, словно его источник находился теперь значительно дальше.

– Похоже уходит, – тихо сказал Платон, – да вот только куда здесь можно уйти? Туда, откуда пришёл, наверное, только опять же откуда?

– Думаю, он уже не здесь, – отозвался Антон, – а вот где и кто или что это было не понятно. Подождём, что-нибудь да проясниться. А это что за ответ там сидит? – вдруг добавил он через мгновение, вскочив и вглядываясь в заросли.

Платон тоже последовал примеру Антона, но сразу не понял, что именно привлекло его внимание. В царившей тишине вдруг послышались совсем тихие и совершенно не страшные мелодичные звуки. Наверное это можно было бы назвать пением, особенно если бы удалось различить хоть слово. Звуки стали чуть громче, а спустя минуту им удалось рассмотреть наконец сидящую на земле фигуру человека, со светлыми, вероятно седыми волосами. В руках у него был длинный предмет, поблескивающий вспыхивающими в свете костра искрами, слишком массивный для посоха. Одежда тоже была светлой.

Человек действительно тихо пел, то ли приветствуя таким образом наших путешественников, то ли призывая их к чему-то. Когда через несколько минут песня закончилась, он встал и, обернувшись назад что-то произнёс, одновременно махнув кому-то рукой. Большая тень шевельнулась за спиной певца и беззвучно растворилась в ночной чаще.

Человек некоторое время смотрел вслед исчезнувшему спутнику, будто выжидая чего-то, затем вновь повернулся к Антону и Платону и медленно подошёл к костру.

– Доброй ночи, люди, – произнёс высоким чистым голосом ночной гость, оказавшийся высоким крепким человеком неопределённого возраста с совершенно седыми очень длинными волосами, спускавшимися почти до пояса и скрывавшими значительную часть лица.

– Ваши друзья видели древних. Я должен теперь много рассказать.

– Да вы садитесь, – спохватился Платон, – есть хотите, чаю?

Ночной гость внимательно посмотрел на Платона, покачал головой и, кажется, улыбнулся:

– Хорошие люди, молодые, – и показав на автобус, добавил, – Остальные пусть тоже придут. Боятся не надо. Ирдик хороший зверь. Он ушёл, будет меня ждать.

Ребята начали подтягиваться к костру, выходя по одному-по двое из автобуса и усаживаясь на траву у ровно горящего огня.

– А Ирдик это кто? – осторожно спросил Платон, – во все глаза глядя на чудного, и в то же время обладающего какой-то необъяснимой внутренней силой гостя. Глаза под темными бровями, казавшиеся то светло-зелёными, то почти синими, светились таким спокойствием и такой уверенностью, что слушатели почти сразу забывали о своих страхах, сосредоточив внимание на тихом, но удивительно отчётливом голосе ночного гостя.

– Я – Алон, – с достоинством сообщил он, прижав руку к груди, – Ирдик – мой друг, сторож горы. Ирдик людей не тронет, не надо бояться. Это Илика, громко рычала, страшно. Илика жена Ирдика. Она домой ушла, детей кормить.

Варенька, сидевшая на коврике, прижавшись будто от страха к Шурке, на лицо которого вернулась некоторая отрешённость и совершенно счастливая улыбка, вдруг, набрав воздуха, выдохнула:

– А вы кто? – Это, конечно, был главный вопрос, который мучал каждого, и народ с жадным интересом уставился на неожиданного и сказочно привлекательного пришельца, ожидая ещё какого-нибудь чуда.

– Я Алон! – повторил гость, внимательно вглядываясь в лица присутствующих, будто ожидая, что те вспомнят, наконец, это славное имя и поймут, кто перед ними. Но ни само имя, ни его носитель – не вызвали ни у кого никаких ассоциаций и тогда Алон тихо запел. Подобное пение уже звучало, когда гость впервые привлек внимание испуганных путешественников, но теперь мотив и интонации были заметно иными. Не было сомнений, что песня Алона была наполнена каким-то важным для него смыслом, и который он намеревался сообщить своим внимательным слушателям, надеясь, что они сумеют понять его пение.

Завораживающие звуки, совсем не похожие на речь и не понятные, все же беспокоили сознание какими-то неуловимыми мыслями, отражавшимися на лице Алона. Затем пение стихло и прекратилось. Певец снова внимательно и немного лукаво оглядел сосредоточенные лица архитекторов и художников, задержал на мгновение взгляд на печальном лице Платона, сидевшего немного поодаль, упершись спиной в толстый ствол дерева, и обращаясь ко всем сказал:

– Вы видели древних. Красный камень открыл вам путь, значит Алон должен передать вам главные слова нашего народа.

Он вдруг легко поднялся, опершись на свой странный посох, и обхватив его двумя руками на уровне глаз, поднял голову к небу и закрыл глаза.

Знакомая уже боль сжала голову Сереги, Кирилл тоже испытал болезненное ощущение, как и тогда на камне. Вероятно, и на других нарастающая звуковая волна подействовала так же: «Мы… Мы… Мы… Мы…» – повторяли древние воины, словно клятву, обращенную в вечность. Мы… Мы… Мы… Мы… – отражались волны от древней каменной стены, насыщая пространство смыслом, заключённом в простом слове.

Как только повторяющееся «Мы» затихло, накатилась новая волна: «Мы это я… Мы это я… Мы это я…», – повторяли теперь невидимые воины ровным, полным внутренней силы голосом. И стена также, подхватив пришедший из бесконечно далекого прошлого речитатив, звучным эхо удерживала повторяющиеся звуки.

Новая волна и новый рефрен: «Я это мы… Я это мы… Я это мы…». И снова эхо… эхо… эхо. Затем стало тихо. Волна исчезла, растворившись в привычных, слабо различимых звуках ночного леса.

– Всё. Древние ушли, – с грустью произнес Алон, – они всегда уходят. Три раза говорят и уходят. Вы видели древних и вы слышали древних. Много людей приходили на место смысла, на главный камень, но древние молчали. Мало людей видели древних.

– Но разве это не вы вызвали их этим своим жезлом? – спросил Платон, приблизившись к костру, так, что вся его фигура затрепетала в отблесках пламени.

– Нет. Вызвать нельзя. Посох сам говорит, когда древние идут. Теперь можно пить чай, – добавил Алон, глянув с улыбкой на Платона, – и говорить.