Созрели яблоки. В одну из ночей я увидела оставленную под окном тележку - на таких возят фрукты. Дважды среди ночи в сад выходил худощавый старик в помятом плаще. Прохаживался под деревьями, выкуривал трубочку, потом медленно возвращался к дому.
Пришла осень. Окно закрыли, лишив меня единственно доступного мне ощущения. Оставалось считать дождевые капли на стекле и слушать, как воет ветер в камине. В ненастные ночи дом вздыхал и жаловался, но его скрип и стоны успокаивали меня - так хорошо горевать вместе...
Частые дожди сменялись снегом; я перестала считать ночи, доверившись жизни, как доверяются тряскому экипажу, который довезет же куда-нибудь...
Под Рождество - а когда оно, это Рождество? - наступит мой день рождения. Тогда от начала моего заключения исполнится ровно год.
<p>
***</p>
Еще на грани пробуждения я почувствовала, что нынешняя ночь не похожа на предыдущие. В комнате стало светлее и будто бы даже просторней. Ярко пылает огонь в камине. Полог кровати раздвинут, шелковые покрывала поблескивают в свете фонаря. Возле кровати - стул, на стуле - таз для умывания и кувшин с водой. Подхожу ближе, трогаю пальцем воду (вода не шелохнулась). Только хочу забраться на кровать, как откуда-то совсем близко доносятся голоса. Замираю у кровати, словно меня уличили в чем-то недозволенном. Оглядываюсь... голоса слышны из зала напротив. Освещенный двумя канделябрами зал выглядит празднично и уютно. В креслах у камина в расслабленных позах, с бокалами в руках, сидят двое мужчин. Молодых, насколько я могу судить. Один - худощавый брюнет в черном фраке, с аккуратными бакенбардами и тонкими, словно заостренными чертами лица. Другой - круглолицый, крупный. Одет в коричневый замшевый жилет и панталоны, рыжеватые кудри растрепаны.
Брюнет мрачно глядит на свой бокал, его приятель - с улыбкой - на него. Я отступаю в тень, но, как загипнотизированная, не могу отвести взгляд от нежданных гостей.
Рыжеволосый выплескивает остатки вина из бокала в камин.
- Скажи, Жежен... - Я вздрагиваю от звука человеческого голоса. После стольких месяцев тишины это все равно, что слушать церковный колокол. А между тем, голос приятный - мужественный и мелодичный. На секунду запнувшись, молодой человек продолжает. - Ты ведь не просто так пригласил меня сюда, верно?
Тот, кого назвали Жеженом, со звоном ставит бокал на каминную полку.
- Что ты хочешь сказать? - Голос у него не такой музыкальный, как у приятеля. Откуда-то из глубин памяти всплыло: "матовый голос".
Рыжеволосый пожимает плечами.
- За одиннадцать месяцев ты ни разу не наведался в свое поместье. Перед поездкой был мрачнее тучи, а в пути просил меня петь французские и сицилийские песни. Так бывает, когда ты хочешь отвлечься от грустных мыслей.
Жежен смотрит на него тяжелым взглядом.
- В этом семестре все валится из рук... Не всем композиция дается так легко, как тебе!
("Семестр"! Значит, они студенты...)
Рыжеволосый возмущенно перебивает:
- Ты наговариваешь на себя: я собственными ушами слышал, как старик назвал тебя лучшим учеником на курсе!
Жежен отвечает медленно, выделяя каждое слово:
- Значит - я - устал. И довольно об этом!
Рыжеволосый, наклонившись вперед, кладет руку ему на плечо.
- Еще только одно. Если что-то случилось и я могу помочь тебе...
Жежен сбрасывает его руку и несколько минут сидит неподвижно, уставясь на огонь. Его приятель, отвернувшись, смотрит в дверной проем, и я, наконец, могу хорошенько его разглядеть. Простоватое лицо - такое подошло бы деревенскому пареньку. Широкий лоб... Нос слишком большой, чтобы быть правильным. Нижняя губа чуть выпячена. Густые брови нахмурены, но и хмурится он как-то по-детски.
Несколько минут проходят в абсолютной тишине, лишь потрескивание пламени да монотонное гудение ветра. Затем молодые люди одновременно поворачиваются друг к другу. Лицо Жежена прояснилось, словно согрелось в отблесках пламени. Он улыбается.
- Все пустяки, Робер! ...Кристель! - Это во тьму коридора. - Еще бутылку вина!
По коридору проходит служанка, которую я вижу каждую ночь после пробуждения. Заходит в зал, с поклоном ставит на каминную полку поднос с бутылкой вина и фруктами, наполняет бокалы. Жежен жестом отпускает ее, затем поворачивается к приятелю - И все-таки, Робер, спой еще... Промочи горло и спой!
Робер кивает. Поднимает бокал. Задумывается... Ставит нетронутый бокал на поднос и, не вставая с кресла, начинает петь.
Звучный голос поднимается вверх, выше стрельчатых окон, выше потолков... и затем мягко ложится на сердце. Я растерянно, но со все большим увлечением слушаю старую как мир историю девушки, чей жених осужден на казнь. Печальная мелодия - и "трал-ля-ля-ля-ля" после каждой строки, как солнечный свет, освещающий скорбные фигуры влюбленных. И мне вдруг становится до боли жаль девушку из песни и незнакомого рыжеволосого Робера, который сейчас вовсе не Робер, а злосчастный жених, ожидающий смерти. На словах "пусть Бог примет души возлюбленных" певец так явственно смотрел оттуда - из оконца тюремной крепости, - что у меня сжалось сердце.
Песня отзвучала. Молодые люди снова принялись пить вино, увлеченно обсуждая студентов и преподавателей. Я стояла неподвижно и пыталась понять, почему впервые за столько месяцев у меня тепло на душе. Как будто песня разом выплеснула наружу все мои горести - и кто-то, узнав о них, обнял меня и пожалел.
Задумавшись, я не сразу поняла, что приятели прощаются. Бутыль опустела, Робер встает, но, слегка пошатнувшись, опирается о спинку кресла. Жежен с трудом сдерживает зевоту.
