– Чай будешь? – спросил Хвёдор, сметая ладонью в ладонь яичную скорлупу с грязной клеенки; смазав каплю майонеза, присосался к мизинцу.

Тягина передернуло.

– Нет, – отказался он и, подводя итог, сказал: – В общем, если это делать, то лучше сейчас, пока у меня есть такая возможность.

– Спасибо. Обойдусь.

– Как это? Ты же хотел.

– Как хотел, так и расхотел.

– Ну, как расхотел, так можешь и опять захотеть. Впрочем, тебе решать. Я только предлагаю. Инициатива, сам понимаешь, не совсем моя.

– А если не твоя, так и нечего тебе беспокоиться. Такой вот я придурок, не хочу в эту вашу Москву. Да и на какие шиши я там буду существовать? Хотя бы первое время. Накоплений у меня никаких нет. Кормить меня кто будет?

Тягин не смог отказать себе в удовольствии воспользоваться предложенным словцом.

– Ну кто ж тебя, придурка, будет кормить? – сказал он, широко и зло улыбаясь. – Я, естественно.

Хвёдор, цокая и передразнивая тягинский оскал, закачал головой.

– Ты слишком веришь в свое обаяние. Оно, может быть, у тебя и есть, но не на всех действует. Это вечно пьяный Тверезый пусть тебе свою жену прощает, которую ты у него увел, он добрый…

– Может, обойдемся без этой ахинеи про жену Тверязова? Прекрасно ведь знаешь, что никуда я ее не уводил, они сами уже расходились…

– Да, «расходились», конечно. Если б ты не влез между ними в критический момент, никуда бы они не разошлись. Поломал двум хорошим людям жизнь и радуешься.

– Кому еще поломал? – терпеливо спросил Тягин.

– Тебе лучше знать. Ты думаешь, тот парень в красном платье, в поезде, на тебя просто так посмотрел, случайно? Нет. Ошибаешься. Это, – Хвёдор поднял к лицу полусогнутый указательный палец, – твоя совесть на тебя посмотрела. То ли еще будет. Всё в жизни взаимосвязано. А ты думал!..

Тягин едва не выкатил глаза от изумления: это еще что такое?! Нет, ну вот как это понимать! Как такое вообще возможно?! Ведь попросил же о приезде никому не говорить, и вот, пожалуйста: мало того, что разболтал, так еще и в деталях. «Что тут творится, интересно? И что я здесь делаю?» – как бы глядя со стороны, воскликнул он про себя. Виду, однако, все-таки не подал и даже попробовал отшутиться:

– Совесть в красном платье. К тому же мужик. Богатая у тебя фантазия, Федя.

– Не жалуюсь. Да и вообще… – Хвёдор сделал паузу. – Я, может, еще воевать пойду.

Он отошел к входным дверям, выкинул ладонью хвостик из-под воротника и стал звонко мочиться в пустое ведро у порога.

– За кого?

– Еще не выбрал. И там, и там наши люди. А от тебя мне ничего не надо. Достаточно того, что сестрица помогает, спасибо ей. Мне и так нормально.

«Сестрица помогает». Тягин почувствовал, что, если будет сдерживать себя и дальше, ничем хорошим здесь не кончится. Он уже и так с трудом балансировал между крайностями: плюнув на все, пуститься в слезливые просьбы с предложением хороших денег или же, ухватив за хвост на затылке, хорошенько стукнуть Хвёдора мордой об стол. К тому же не было сомнений, что первое потянет за собой второе, и наоборот. Какой-то пар надо было выпустить, и он решил кое-что себе позволить:

– Нормально, говоришь? Что ж ты тогда сестрице плачешься, как тебе плохо и как ты хочешь в Москву, если тебе здесь нормально? Может, объяснишь?

Хвёдор шумно завозился в выдвинутом из буфета ящике, подбирая и злобно швыряя какие-то железки, и сделал вид, что не слышит. То, что паразит набивает себе цену и наверняка собирается ставить условия, на которых соблаговолит ехать в Москву, у Тягина уже сомнений не вызывало, но вот чего он не мог понять – как Хвёдор учуял, что позарез ему нужен?

– В общем, так, – сказал он, направившись к выходу. – Пока я здесь, думай. Нам с Дашей нужен твой твердый ответ.

– Ничего, я ей расскажу про твой визит, – пообещал Хвёдор, собираясь закрыть за ним дверь.

– Что ты ей расскажешь? – Тягин придержал дверь ладонью. – Как я пришел и просил тебя?

– Она сама всё услышит. Я нашу беседу записал.

Тягин вдруг пришел в исступление.

– Записал?! А ну, покажи!

Он крепко схватил Хвёдора за грудки и шумно, чуть не опрокинув отхожее ведро, затолкал обратно в комнату.

– Да нет никакой записи, пошутил я! – испуганно ответил оторопевший от натиска Хвёдор.

Тягин перевел дух и опустил руку, которой сжимал ткань халата.

– Извини. Я сейчас немного на нервах. Извини.

«И стоило ради этого сюда ехать! – воскликнул он про себя, как будто забыв, что приехал продавать квартиру. – Довел-таки, идиот! Сжечь бы к чертям его хибару, тогда и уговаривать не пришлось бы». Сразу за воротами он поскользнулся и едва-едва удержал равновесие, даже пот прошиб. Поднятые его дергаными движениями собаки, до того тесно лежавшие на сухом пятачке под стеной дома, сначала метнулись кто куда, а потом с оглушительным лаем бросились за ним и преследовали до выхода из переулка.

Самое время навестить Абакумова, подумал Тягин. А что? И настроение подходящее, и, раз уж так пошло, лучше покончить с малоприятными встречами в один день. Злой энергии было хоть отбавляй, не пропадать же ей даром. К дурному расположению добавилась еще и досада на финальную вспышку гнева у Хвёдора. «Глупость какая! Да если бы он и записывал – я-то ведь ничего такого не сказал.»

Он сел в такси, и, когда машина вынырнула из-под арки Пересыпского моста, его поразило неожиданное совпадение: а ведь у истоков истории, в которой он завяз и из которой теперь с помощью Хвёдора пытался выскочить, стоял тот самый Абакумов, к которому он ехал, и, следовательно, сейчас он как бы перемещается из конца истории к ее началу. Или скорее прологу. На лет двадцать назад. Как-то всё здесь рядом, раздраженно подумал он. Во всех смыслах. Не Москва. Хрен что забудешь, живя здесь.

Я хорошо помню, как увидел ее первый раз на выставке уже покойного художника Банникова восемь лет назад. Она стояла с фужером белого вина, в шелковом приглушенно-пестром платье, в соломенной шляпе с широкими полями. Помню ее улыбку. Сиянием свежести и красоты она преображала всё вокруг. Преображала украшая. Как букет цветов, внесенный в комнату. Я небольшой специалист в описании красивых женщин. Поэтому и не стану этого делать. Скажу только, что к ней и подойти-то было боязно. Казалось, будто она появилась ниоткуда, потому что ну не могла же она жить между нами, оставаясь незамеченной. Таким было первое впечатление. А мы явились на выставку втроем: я, Т. и А. – веселые, глазастые уроды, и, конечно, А. сразу же взял ее в оборот. Он тогда увлекся фотографией и всем представлялся художником-фотографом. Для соблазнения девиц лучше не придумаешь. На наших глазах он уговорил ее попозировать, и чуть ли не на следующий день она перебралась к нему. Месяца через три… Да, через три, уже было начало осени, А. передал ее Т. Именно так: передал. Потом пришла и моя очередь.

Так начиналась его исповедь. Ее он сгоряча решил опубликовать в газете, в которой тогда работал, и, когда ему отказали, хлопнул дверью. Потом, правда, вернулся.

Девушку звали Катя. Она была не очень умна, еще по-детски доверчива и не сознавала в должной мере своей привлекательности, как молодые большие собаки некоторое время не чувствуют собственной величины и силы. И в привязчивости ее было что-то собачье. Вероятно, она решила, что передача ее из рук в руки происходит по их взаимной договоренности, и покорно ждала, когда они определятся, с кем из них ей все-таки жить. А еще она очень не хотела возвращаться к себе домой, в какую-то страшную пьющую семью. Ну и они вполне этим попользовались. Где-то через три месяца Абакумов пришел с ней в гости к Тверязову и просто оставил ее там. С Тверязовым она могла бы прожить долго, может быть и всю жизнь, если бы ее не увел Тягин. Увел шутя, между делом. А прожив с ней месяц, отправил обратно к Тверязову. И тут тихий Тверязов взбунтовался и не принял ее. Она попробовала вернуться к Тягину, он ее выставил. Она исчезла. Года два спустя Тягин увидел ее возле Привоза у входа в один из прибазарных зловонных дворов. Она крепко выпивала, что было видно по ее окружению и по лицу, уже приобретавшему общие для алкоголиков черты, выделяющие их как бы в отдельную народность.