– Вы про внучку с ним договорились?

– Что о внучке? Что, я тебя спрашиваю! Может, и не он!

– Молитесь, чтобы он. Повторяю, лучше он.

– Охранника нашего избил – зачем!

– Его спросите, и свидетелей.

– И так тошно, еще ты всех мордуешь. Ищешь ее?

– Ищу. Но я звоню по другому вопросу. Я хочу завтра быть на собрании акционеров.

– Это еще зачем! Без твоих кулаков будет жарко!

– Соберутся интересные люди, – я должен их видеть.

– Очень интересные… Лишнее. Еще и завтра ввяжешься. Хирург, мне нашелся…

– Иван Петрович, как хотите, я могу прекратить ее поиски, решайте, денег я у вас не брал. И возьмите себя в руки.

– Ну вот, теперь ты хамишь!

– Мне вас жалко с Таней.

– Ты хоть что-нибудь узнал о ней?

– Ничего я не узнал. Что вы решили, Иван Петрович?

– Ничего он не узнал… Жива или мертва наша Танечка… Ладно, я закажу тебе пропуск. Но гляди мне завтра, рта на собрании не открывать! Не твое это дело!

Документы проверяли в проходной так, как будто это был не пыльный старый кирпичный завод, а военный объект. Мне пришлось полчаса отстоять очередь в бюро пропусков. У окошка поминутно возникали мелкие скандалы – многих не было в списках, поэтому им не давали пропуска и не пускали. Скандалы переносились к турникету, где оборону держали дюжие охранники. Похоже было на то, что этих мелких акционеров, совладельцев завода, если их еще и можно было так называть, старались отсеять и не пустить внутрь всеми возможными способами, была бы любая зацепка.

Наконец, я добрался до актового зала. Зал был полупустым, – выставленные на входе препоны удались вполне. Я оглядел зал, выбирая себе место: впереди сцена, на ней крытый кумачом стол и фанерная обшарпанная трибуна. У дверей – охранники. Под сценой – кучка начальства, их уважительно и с опаской обтекали, проходя к свободным местам, последние допущенные. Узнаю Софронова и нескольких, кто собирался у него в кабинете. Поклонился генеральному, но тот, скользнув равнодушным взглядом, мне не ответил. Первый ряд пустой, на спинках листы с крупным "Резервировано". Во втором ряду узнаю Портного. Слева от него женщина средних лет с резкими движениями и недовольным лицом. Рядом – охранник, тоже мне знакомый по вчерашнему скандалу.

От кучки начальства у сцены отделился мужчина и направился прямиком ко мне.

– Господин Соколов? – я кивнул.

– Я отец Танюши. Ничего нового?

Я поклонился, потом медленно и огорченно покачал головой. Хорошо одетый, моих лет мужчина, похожий на своего отца, но без уверенной директорской стати.

– Вы рассчитываете что-то узнать о ней в этом зале? – Я молча пожал плечами, отвечать было нечего.

Он достал из нагрудного кармана визитку и протянул мне.

Я кивнул. Он уже отвернулся, чтобы уйти, но я, наконец, прочистил горло и, взглянув на визитку, назвал вслух его имя.

– Игорь Иванович. – Рядом никого не было, но я понизил голос. – Вы знаете, – отца вашего прессуют, и ваша дочка оказалась, простите, разменной монетой. Это шантаж, на девяносто процентов: мне знакомы их приемы. Вы лучше меня знаете, что от вас хотят и кто хочет.

– Отца спрашивали?

– Беседовали. Он думает, подпишет бумаги, – и вернут ему внучку.

– Думаете, нет?

– Иногда нет. Вы в составе руководства?

– Зам по коммерции. Очень плохо у нас. Всех на улицу скоро. Доработались. Вот кто станет хозяином, – и он кивнул на второй ряд.

– Все решено?

– Формальности остались. Мне пора, – он прошел вперед и сел в первом ряду. Наверху, в президиуме за кумачовым столом, уже занимали места.

Я тоже садился, с краю, но услыхал за спиной:

– Эй, байкер! Боксер! Давай к нам! – это окликал меня позавчерашний скандалист из проходной. Я оценил выгоды и неудобства такого соседства, но решил протиснуться к нему ближе.

– Здорово, байкер, и ты встрял в это дело! Сейчас мы оттянемся по полной. Серегой меня зовут. Тебя?

– Николай. Всех тут знаешь? Кто там на сцене?

Через несколько минут он и его соседки давали мне, персыпая метким матерком, исчерпывающую характеристику каждого.

Генеральный директор – "ворюга еще тот, побольше всех хапнул", "живет с бывшей секретаршей, а она вон с тем трахается, с юристом".

Главный юрист завода, Гена, – "жох будь-будь, все их делишки обстряпывает, и себя не забывает", "они с этой Аллкой еще до директора – шуры-муры крутили, да так и не могут остановиться". "Старик и рад бы его турнуть с завода, да, видать, боится, – тот их мигом на чистую воду выведет".

Председатель совета директоров, Глотов, – "старый коммуняка. Откроет рот, а ты закрой глаза, – и как на партсобрании опять сидишь. Но карман он свой успел набить, – и когда «прихватизировали», и нынче, когда еще акций понавыпускали, по закрытой подписке, – себе да своим". "Это верный ленинец. Он у нас на заводе партсекретарем был лет двадцать. Уже тогда мы его вдоволь наслушались. Про коммунизм-то. Но потом что-то не видать его стало, когда парткомы прикрыли. Но потом вынырнул, председателем заделался, – и снова шишка".

Сынок директорский, – "Гоша, зам папочки по коммерческим вопросам. Арендную плату с местных бизнесменов стрижет, только этому и научился в институте", "С отцом на ножах, даром, что сын. Небось, деньги поделить никак не могут. Доработались мы до ручки с такими директорами".

Зам по режиму и общим вопросам, Стукалов, – "недавно он у нас, темная лошадка. Охраной командует, мордовороты все ему подчинены, только его слушают. Говорят, кэгэбэшник бывший".

Блиц-характеристики пришлось прервать: на сцене привстал председатель, пощелкал пальцем по микрофону и объявил внеочередное собрание акционеров завода бетонных и керамических изделий открытым. Председатель совета директоров был крупный, невысокий, но широкой кости человек. Голос у него был гулкий, внушительный, привыкший к частым выступлениям и к вниманию. Я узнал в нем одного, кто выходил при мне из директорского кабинета. Им оказался Глотов, "старый коммуняка».

– Товарищи акционеры! Собрались мы сегодня на внеочередное собрание по печальному поводу. Правление завода, переизбранное нами почти единогласно еще в мае, так и не справилось с охватившим завод кризисом, и только ухудшило общую ситуацию. – Зал притих: ни шепота, ни кашля. – Завод залез в долги, и теперь по искам кредиторов крупные суммы на наших счетах арестованы по определению народного суда. Работать в таких условиях становится невозможно. Вина ли в этом избранного нами руководства – решать вам. Но это теперь не важно. Предлагаю заслушать отчет генерального директора и его предложения по выходу из сложившегося положения. В повестке дня у нас голосование по предложенному руководством решению. Докладчика прошу к трибуне.

Софронов тяжело поднялся из-за стола и встал к трибуне.

– Товарищи. Тяжело говорить, но оправдываться мне перед вами нечего. Старались как могли, но обстоятельства складывались против нас. Навалилось все сразу: устаревшая продукция, старое оборудование, нехватка оборотных средств, долги, и всемирный кризис. Долги наши, как вы знаете, скупила одна фирма и неожиданно предъявила их в суд. – Зал после этих слов начал оживать: послышались недовольные возгласы, смешки. Председатель привстал и звонко постучал стаканом о графин. Софронов продолжил: – Но напрасно председатель совета директоров, товарищ Глотов, хочет свалить все на нас. Мы с ним старые друзья, еще в советские времена этот завод в передовые выводили, почетные грамоты да вымпелы до сих пор на заводе хранятся, да только времена теперь иные, и самому совету директоров, с товарищем Глотовым во главе, надо было в свое время другие решения принимать.

Зал зашумел, как хвойный лес перед бурей. Прорезали шум отдельные выкрики с мест: "Кончай завирать, Софронов», «Себя-то не обидел?».