И стоял какое-то время в растерянности. Человек чужой даже обозлился за его медлительность.

– Моё предназначение… – едва слышно повторил чужой хианриа, потом как-то резко сказал: – Моя душа…

Но вдруг повернулся к Сандиасу. Лицо у чужого кианина было бесстрастным. Вот, он медленно пошёл к чужому аини.

«Он… попросится служить мне? – недоумённо подумал Сандиас. – А что! Должен же он о ком-то заботиться! О, тогда у меня будет свой собственный Китрит 66-1! Интересно, каково это?!»

Вот, расстояние между ним и кианином редкого подвида сокращалось. Всё больше и больше. То есть, всё меньше и меньше.

«Тем более, что их так сложно добыть! А у меня будет свой» – радостно подумал юный исследователь.

Но искусственный человек подошёл к нему, продолжая пристально смотреть на него. И… вдруг замахнулся. И… и с размаху, мощно ударил. По тому же месту, по которому прежде его бил. Хотя и рассчитав силу удара, чтобы не снести Сандиасу голову совсем, чтобы он не скончался от сотрясения мозга или пробитого черепа и размазанного твёрдой рукой мозга.

Боль была жуткая. К человеку не сразу вернулась способность соображать. А когда боль чуть убавилась – он снова увидел своего мучителя. Причём, кианин стоял напротив него и… улыбался. Ухмылялся. То ядовитое торжество, которое испытывают настоящие люди. Ну… и полуискусственные. То ядовитое торжество, которое испытывают обиженные страшно или сильно оскорблённые, когда хотя бы отчасти сумеют осуществить свою месть.

– Н-но… – теперь уже у Сандиаса голос задрожал. – Но ты не человек! Ты не можешь на меня злиться!!!

– Что такое человек? – серьёзно спросил Кри Та Ран, чуть склонив голову на бок, но не отрывая от дотошного подростка своего жуткого взгляда. – Тот, кто имеет тело, подобное человеческому? Или тот, кто не мучает слабых?

– Т-ты… – начал было Сандиас.

Кианин схватил его за ворот, сжал. От духоты и ужаса Сандиас прежнюю мысль додумать не сумел.

– Люди учатся на своих ошибках, – продолжил кианин и вдруг усмехнулся.

Но в усмешке его было только злое торжество победителя, хотя бы временно одолевшего противника – и это злое торжество Сандиас тоже знал.

И он вдруг понял. Это не предупреждение было. Его не волновало, чтоб чужой аини получил ценный опыт, который разовьёт его мозг. Да, Кри Та Ран притворялся, что хочет дать ему урок. Но на самом деле он притворялся. А сам просто хотел врезать Сандиасу. Но так врезать, мучительно врезать, чтобы не убить. Чтобы осталось, кому испытывать боль. Чтобы он жил и эту боль помнил.

Кианины не бывают мстительными. Им не присуща злопамятность. Да, сделают ради выгоды. По приказу хозяина. Ради блага хозяина.

Но хозяин Кри Та Рана от него ушёл. Из-за Сандиаса. И кианин не мог этого простить. Не мог простить. Не хотел.

Потому что у этого кианина была душа. Полуубитая. Или даже больше. Слепок души, осколок души. Но души когда-то живой, способной чувствовать.

И Сандиас чётко это понял вдруг, когда смотрел Кри Та Рану в глаза.

Души умеют общаться без слов. Души понимают намного больше. Даже когда мозг и подвластное ему сознание ещё не успели понять.

Кианин сжал ворот ещё туже. Его враг начал задыхаться. Отчаянно пытался отмахнуться. Но его руки были слабее. Ноги были слабее. Он задыхался без воздуха. Он задыхался от ужаса. Он задыхался под взглядом этих ледяных глаз, в которых отчётливо уловил боль и презрение чужой души, живой души. Искалеченной, пленённой, но всё ещё живой чужой души. Только живая душа могла испытывать боль от того, что он с ним сделал.

Но, когда сознание юного человека, заигравшегося со своими исследованиями, стало меркнуть, когда он перестал отчаянно пытаться отбиваться и затих, совсем обвис на его руке, кианин разжал пальцы. С ухмылкою смотрел, как упало и дёрнулось тело того, кто причинил боль ему и его аини. Или… или сейчас его волновало только то, что этот мальчишка причинил боль ему?..

Сознание Сандиаса прояснилось не сразу. Он ещё долго жадно глотал воздух, интуитивно. Кианин стоял и ждал. Вот враг наконец-то открыл глаза, но уже без того мерзкого любопытства, с каким смотрел на Кри Та Рана прежде. Сознание кианина не поняло всего, но душа прекрасно поняла, что движет этим жестоким мальчишкой. И осколку едва живой души или всё же давно убитой, но как-то сохранившейся внутри артэа… эта душа ненавидела того, кто мучил её из одного только любопытства.

Вот взгляд Сандиаса прояснился. Он смотрел уже в одну точку. Кианин стоял и смотрел.

Вот человек напрягся. И даже порывисто поднялся, опираясь на локти, отчаянно дёрнулся, пытаясь отодвинуться подальше от него. Кианин стоял и смотрел.

Это был первый день, когда Сандиас чувствовал себя таким беспомощным и испуганным. Но он был столь сильно напуган, что у него даже не было сил, чтобы ненавидеть своего мучителя. Только пытаться отодвинуться. Неудобно. Безуспешно. А тот стоял и смотрел на него сверху вниз. С тем же любопытством, с каким ещё недавно смотрел на него человек.

Вдруг чужой хианриа дёрнулся. И человек обречённо замер, боясь, что теперь-то его точно убьют. И, может, снова будут мучить. Ведь Кри Та Ран хотел его мучений! Ведь он видел это!

Но взгляд мальчика напротив был каким-то странным. И… и даже вдруг стал грустным. И… и этот искусственный мальчик вдруг серьёзно спросил у живого:

– Что такое человек?..

И взгляд был его и не его будто. Будто изнутри этого искусственного тела кто-то посмотрел на Сандиаса. Кто-то другой. Более сильный. Более мудрый. Более древний. И… и очень грустный.

«Кианин не мог…» – растерянно подумал жадный исследователь.

Но из глаз искусственного тела на него смотрел кто-то осмысленный. Кто-то, кого волновало намного больше, чем запрограммировано в интересы и цели кианинов. И этот взгляд зачаровывал. И этот взгляд пугал.

«Но ведь он же Китрит 66-1, – запоздало вспомнил Сандиас, снова вспомнил. – У него есть какая-то часть души. Сохранилось что-то от души»

Мозг вдруг перестал думать. Ушли суетливые мысли. Ушёл страх.

Сознание юного исследователя ещё не поняло.

Но душа осознала.

Сейчас из глаз искусственного тела, из хрупкой тюрьмы артэа… да, в этот миг стены тюрьмы стали слишком тонкими и хрупкими. Сейчас на него смотрела чужая душа. Живая душа. Всё ещё живая.

Две души смотрели друг на друга из разных тел.

«Что такое человек?» – спросила одна, искалеченная страшно, но ещё живая.

А другая душа поняла, что на самом деле та, измученная и искорёженная, но всё ещё живая душа изнутри чужого тела, изнутри своей темницы спросила у его души:

«А ты… ты можешь называть себя человеком?».

Ту, другую душу, волновал этот вопрос. Интересовал её. Она, будучи измученной и отформатированной, всё же тянулось к своей сути. К сути всего. К сути его, Сандиаса. Иначе бы Кри Та Ран этого не спросил.

Но… Сандиаса прежде не волновал этот вопрос. Он… он как-то жил без этого всего. Человек, живой, которого осколок чьей-то души серьёзно спросил.

«Или… я сам перестал быть человеком? – вдруг чётко подумал Сандиас. – Я так далеко ушёл от самого себя, что он у меня это спросил?»

И он вдруг чётко понял, что чужая душа просто грустно хотела спросить:

«Почему ты перестал быть собой? Почему ты стал таким?».

Но какой он?.. Ещё недавно Сандиас это знал. Точнее, ему казалось, что он знал. Но… а какой он?..

Но, каким бы он ни был, слова чужой души задели его. Все её вопросы, не высказанные вслух. Он услышал все её грустные вопросы. Потому что когда душа говорит с душой, слова им попросту не нужны. Потому что когда-то изначально каждая душа умела говорить с другой. И сейчас ещё что-то от старого, от истинного остаётся.

Но Кри Та Ран вдруг повернулся. Спиной к нему повернулся. Словно не предвидел, что он может его ударить.

«Или он думал, что я не посмею?.. – растерянно подумал Сандиас. – Или… или ему всё равно?»

Но кианин ушёл. Тот, сохранивший в себе осколок от настоящего человека, осколок живой души. Тот, кого он так сильно ранил, что боль души прорвалась сквозь искусственные заслоны – и душа, охваченная болью, забыла обо всём, кроме того, чтобы отомстить. Но… даже причинив своему мучителю боль, та жалкая, слабая душа не захотела его убить. Просто ударить. Просто напомнить. Просто уйти.