Кое-что я должен в этой связи сказать Петру Николаевичу Федосееву. Он признал (сомневаться в этом не приходится, к сожалению), что все-таки наша общественная наука в целом, и в частности философская наука, еще имеет много догматизма и начетничества. Но он как будто попытался оспорить то мое образное выражение, что философы наши предпочитают ограничиваться компасом, действующим безотказно, но не способным двигать корабль вперед. Мне кажется, что он скорее подтвердил это мое положение, сказав, что основная задача философии — стоять на страже. Не стоять на страже, а взять оружие и сражаться! При этом не оборонительно сражаться, а наступательно. А этого-то мы и не видим.

Но я абсолютно согласен с Петром Николаевичем, когда он говорил о союзе естественников и обществоведов в этой общей боевой, наступательной борьбе, творческой и живой.

Мне кажется, дело не в том, чтобы сформулировать, что такие-то и такие-то новые физические или биологические, или какие-то еще иные открытия подтверждают диалектический материализм. Что его подтверждать?! Дело не в подтверждении, а в развитии, в движении, во впитывании в диалектический материализм всего того нового, что дает естествознание, что дает развитие общественных наук. Вот этого мы ждем от самих себя и от наших обществоведов.

Целый ряд товарищей все-таки меня попрекнул за умолчание каких-то имен, абсолютно неизбежное в письменном докладе. У нас 470 членов Академии, если бы я задался целью упомянуть о роли каждого, это был бы громадный каталог; если бы я по пять слов сказал о каждом, это заняло бы 4 часа. А академик Бруевич особенно меня в этом обвинил и даже, как мне показалось, не очень хорошо, желая меня поссорить с физиками, а я с ними ссориться не собираюсь, я к ним с уважением отношусь. Он сказал, что я не упомянул ни Курчатова, ни Капицу, ни ряд других крупных физиков. Что касается Курчатова, то я это сделал совершенно сознательно. Я думал, если уж я не упомяну Курчатова, то никто не будет иметь права обидеться. А о П.Л. Капице в связи с исследованиями по низким температурам мне не надо было упоминать. Не забывайте, что я отчитываюсь за пять, ну, за шесть лет. В это время П.Л. Капица не работал с низкими температурами, он работал по мощной электронике, и в соответствующем месте упомянута его работа. Я не знаю, нужно ли мне таким способом дальше оправдываться, я думаю, что это будет скучно. Но мне казалось важным об этом сказать. Каждое слово приходилось все-таки обдумывать.

Теперь о биологии. Тут, как и следовало ожидать, у нас довольно оживленная и довольно принципиальная дискуссия была. Наиболее остро, пожалуй, поставил вопрос академик П.С. Александров. Он меня прямо спросил: «Како веруеши?». Но я своей веры (или лучше сказать по-другому, слово «вера» тут не особенно подходит), я своей уверенности никогда не скрывал и могу изложить, если это интересно Общему собранию, ее, хоть я и не биолог.

Естественно, что к биологическим объектам я подхожу со стороны химической, и это меня ограничивает известным образом. Я полагаю, что закон Менделя — это экспериментальный факт и что комбинаторика наследственного признака, как ее дает закон Менделя, неопровержимо свидетельствует об атомистике и химической основе наследственности. Далее, я не имею оснований не доверять тем тонким химическим экспериментам, которые показывают, что хромосома — это полинуклеотид, что удалось хромосомы, вытянутые в нитку механическими средствами, подвергнуть рентгеноскопии и исследовать химическое существо этих полинуклеотидов, определяя, в частности, очень интересное соотношение количеств пуриновых оснований и пиримидиновых оснований. Я полагаю, что нет никаких причин сомневаться в таких химических генетических работах.

Трофим Денисович Лысенко спрашивает, о какой работе я говорю. Я говорю о работе Бутенандта, известного химика, который раньше занимался вопросами половых гормонов, а теперь занимается генетикой. Бутенандт показал, что глаз дрозофилы окрашен определенной краской — ксантомматином, с установленной структурой. Прослежен путь от триптофана до этой краски через окисление на первой стадии в ортоаминбензоилаланин, иначе говоря — кинуренин. Затем появляется еще гидроксильная группа, и образуется оксикинуренин, окислительно замыкающийся в четырехзвенный ксантомматин. И образование этой краски контролирует действие фермента, одной из оксидаз на стадии окисления триптофана в аминобензоилаланин. А этот фермент появляется только у насекомых с правильной наследственностью, у которых формальный генетический анализ открывает наличие определенного гена. Вот что прослежено! И насколько четко химический путь прослежен, для меня, как для химика-органика, это совершенно убедительно. Это не идеализм, это материализм.

Это материализм!

Я все же полагаю, как это и написано в докладе, что мы должны развивать все ветви, содержащие какие-то зерна истины и в биологии. Я полагаю, что Трофим Денисович и мичуринская биология имеют определенные заслуги. И я не думаю, что наука должна поступать таким способом — способом зажима, как это, к сожалению, на нашей памяти бывало. Вот так!

Истина — это прочная штука, научная истина. И эта научная истина соответствует законам материи, которые действуют во внешнем для нас мире, и она себя проявляет.

Мне кажется, что Общее собрание должно понимать, что позиция президента несколько особая, отличная от позиции Президиума, и по мере возможности здесь надо соблюдать как всякому водителю машины, тем более тяжелой машины, осторожность при езде и на поворотах. А наука похожа на груз с стеклянной посудой, его перебить легко. Я думаю, что мы не должны бить научную посуду.

С места:

А что вы думаете делать с уже разбитым?

Академик А.Н. Несмеянов:

С уже разбитым? Я думаю, одно можно сделать: приобретать новое!

Трофим Денисович спрашивал меня о шелухе: в докладе написано, что мичуринскую науку нужно освободить от шелухи. Я думаю, что шелухи довольно много, вероятно, Трофим Денисович это знает.

Академик И.Л. Кнунянц:

Он не был достаточно самокритичен, не сказал о себе.

Академик А.Н. Несмеянов:

Вообще, всегда накапливается здоровое, правильное в науке, и какие-то гипотезы приходится отбросить, какие-то факты, которые оказываются недостаточно проверенными. Я думаю, что и в мичуринской науке много ошибочного, того, что нужно отбросить, а здоровое надо развивать. Например, тут уж я совсем не специалист, и это от меня далеко, но я от многих ботаников слышал, что стадийная теория развития признается всеми как достижение. Спасибо, давайте развивать дальше.

Я бы хотел по поводу биологии еще вот что сказать. Здесь Трофим Денисович упрекает меня в том, что я говорил о биологической физике, о биологической химии, по существу, о химии и физике, но не о биологии и о центральных проблемах. Это прозвучало и в некоторых выступлениях — есть ли биологическая специфика? Подразумевается, что я не понимаю, что есть биологическая специфика. Нет, я понимаю, что есть биологическая специфика, которую никак не сведешь (это было бы безумием) к законам физики и химии, но это не значит, что физика, химия и та же самая механика не могут осветить для биологов многие из биологических закономерностей лучом прожектора, которые иными путями не осветишь, как я только что попытался рассказать на примере пути хромосомы до глаза дрозофилы.

Я заслужил упрек и за деление науки на разные отрасли. Я ведь не говорил о сортах, я говорил о «материнской» науке для технических наук и думаю, что это правильно. И говорил я это вот почему. Нам нужно в здании Академии наук соблюдать известную гармонию в развитии наук. Это нелегкая задача. Всякий ученый жаден до развития собственной ветви в науке, и это прекрасное качество, за это мы должны быть благодарны любому из таких «жадных» ученых. Но нужно соблюдать гармонию, ибо все-таки возможности наши имеют какие-то пределы, причем эта гармония должна быть в целом государственном организме, а не только в Академии. Вот и приходится задумываться над тем, что «материнские» науки техники — математика, физика, химия, механика — в значительной степени культивируются только у нас, а в промышленных министерствах, в их отраслевых институтах их нет, или они есть в редких случаях. Поэтому я думаю, что мы должны проявить заботу и заботу садовника к каждой науке, но в особенности нас должны беспокоить науки-фундаменты, как я их называю. Это не потому, что они науки «первого» или «второго» сорта, а именно потому, что они науки-фундаменты. Для того чтобы существовал дом, нужен фундамент, хотя в фундаменте никто не живет, а предпочитает теплые комнаты.