Дождавшись, пока все отойдут от Егора и лоханки, Седов стащил свитер и рубаху и тоже подошел умыться. Вода была вполне теплая, Николай Федорович с удовольствием умылся, взял полотенце (рушник – всплыло в памяти), а точнее, просто кусок полотна (полотно – полотенце, снова отозвалась память), вышитый по краю красной нитью, простым узором, и стал вытираться. Обернувшись к одежде, он увидел, что оставшийся последним Кобяков тоже оценивал внешний вид гостя из будущего, и, видимо, остался доволен. Николай Федорович, отойдя от дел, поддерживал хорошую форму, и хотя и нарастил слой жирка и небольшой животик, проблем с подвижностью не испытывал. Кроме того, острый взгляд, брошенный Гридей на грудь Седова, напомнил ему о крестике. Он был крещен родителями в детстве, будучи пионером и комсомольцем, креста, конечно, не носил, в девяностые тоже не поддался на моду новых русских на цепи с палец толщиной и кресты весом в полкило (Седов вообще не любил цепочек), однако, получив в подарок на очередной юбилей от тогда еще живых родителей серебряный крестик, все же носил его на простом капроновом шнурке. «А какие крестики были у ребят? – задумался на секунду Николай Федорович – какие-то точно были, но вроде дерево».
Благодарственно кивнув Егору и одевшись, Седов вернулся в горницу. Там уже был подвинут ближе к центру стол, на нем появилась скатерть из беленого полотна, тоже с вышивкой, стоял небольшой противень или большая местная сковорода с чем-то жареным, горшок, судя по запаху, с ухой, капуста, нарезанный крупными ломтями хлеб, копчености, еще какие-то овощи и другие блюда. Посуда была частью керамической, частью деревянной, и только во главе стола, где сидел князь, стоял серебряный прибор, видимо, взятый запасливым Федором. Пока Николай Федорович пристраивался на ближайшее свободное место, брал свободную глиняную тарелку да простую деревянную ложку, из стоящей с краю стола отдельной миски, откуда-то из глубин дома вышел Никодимыч, держа в руках глиняный кувшин, литра так на три, на четыре. Сев по правую руку от князя, он стал возиться с какой-то сложной пробкой. Тем временем из сеней вернулся Егор и, поставив светильник с их края стола, занял место напротив Седова, где уже сидел Гридя. Старик справился с пробкой и стал разливать какой-то светлый напиток в серебряный кубок князя и почти такой же формы, но простые деревянные, стоявшие кучкой около него. Перекрывая запахи прочей еды, по комнате поплыл тонкий аромат меда. По мере наполнения, кубки передавались вдоль стола, и до Николая Федоровича с Егором тоже дошли два. Небольшие, около стакана объемом, кубки были наполнены примерно на половину, и Седов, которому совершенно не хотелось напиваться, несколько успокоился. Да и запах от напитка был не крепкий, пахло медом и летом. «Видимо, медовуха, на травах» – подумал Николай Федорович, решив, однако, все равно не налегать.
Тут Никодимыч поднялся со своей посудиной и торжественно произнес:
–Хоть и не в добрые для вас времена привела тебя дорога в мой дом, княже, хоть и не смогу я собрать пир честной, как оно положено, но ныне и завсегда рад я, что в дому моем гость дорогой, гость желанный! За тебя, княже, пусть сопутствует тебе удача в нелегком деле твоем! Здрав будь на многия лета!
За время произнесения тоста все поднялись и так же потянулись кубками к Никодимычу и князю. С учетом того, что народа было немного, всем удалось дотянуться и легонько стукнуться о княжеское серебро, хотя видно было, что Егор отчаянно робеет. Пили все до дна, и Седов, немного притормозивший, все же допил напиток тоже. Это действительно оказалась медовуха, но с глубоким, надолго остающимся в рту вкусом. Все принялись за закуски, жареное куриное мясо из противня, капусту и другой овощ, оказавшийся тушеной репой. Кушанья брали руками, мясо резали небольшими ножиками, которые у каждого оказались при себе. Седов снова воспользовался своим грибным ножом. На вкус Николая Федоровича, не хватало соли, но про ее дороговизну и редкость в эти времена он вспомнил заранее и солонку просить не стал. Тем временем кубки вернули обратно, налили и снова отправили вдоль стола. Поднялся уже князь, причем вроде и позабыв про раненую ногу.
–Благодарю за прием добрый хозяина дома сего! Времена, что верно, для нас лихие, да только в лихие времена выявляются честные, надежные и верные люди! И хоть никогда не сомневался я в доме сем и хозяине его, но события последних дней показали, что много кому доверялся я зря. Однако ж здесь я спокоен за себя и соратников своих! Так здоровья тебе, Никодим, на многия лета, здоровья сродственникам твоим и достатка дому сему!
Снова чокнулись, закусили, после чего Никодимыч стал разливать по глубоким мискам уху с крупными кусками рыбы. Какая рыба, Седов не определил, ясно, что озерная, а вот трав было добавлено много, что делало общий вкус ухи непривычным. Чувствовался укроп, а перца, конечно, не ощущалось – он сейчас здесь гораздо дороже и реже соли. Видимо, все проголодались, так как за столом почти не было разговоров. В голове у Николая Федоровича несколько зашумело. Снова поползи к главе стола кубки. «Пожалуй, еще одну, и хватит» – подумал Седов, но когда кубки уже налили и начали раздавать сидящим, внезапно подал голос князь:
–Прошу сказать свое слово старца Николая, как оно принято у потомков наших через пять сот лет.
«Третий тост» – полыхнуло в голове у Седова.
–Что ж, княже – тяжело поднялся он за столом с кубком в руке – и здравицы дорогим гостям, и благодарности хозяевам остались в обычаях застолий и нашего времени. Однако ж не знаю, когда, но за эти пятьсот лет родился еще один обычай. Так совпало, что именно третьей чаркой у воинов наших принято молча, не чокаясь, поминать погибших и умерших, тех, кого уже нет с нами. Вы все здесь воины или потеряли кого на той войне, что веками гуляет – и еще веками гулять будет – по Руси. Давайте же и мы почтим их вечную светлую память.
И он, сначала склонив на мгновенье голову, а затем молча приподняв кубок, в один длинный глоток его опустошил. Сверкнув глазами, князь последовал его примеру. Снова помрачнел оживший было Никодимыч. Предательски отсырели глаза у Федора, шмыгнул чему-то своему Ефим, закаменели Семен и Гридя. Стало белым лицо у стоявшего напротив Егора. Седов поставил кубок на стол и, дождавшись, когда все допьют, начал садиться, за ним сели и остальные. Доедали молча. Только когда Никодимыч вынес с кухни две больших посудины с горячим, исходящим паром взваром, а Машка принесла два блюда с чем-то типа маленьких лепешек или оладышек, народ снова оттаял и начал переговариваться. Грели руки чашками с взваром, оказавшимся травяным чаем, в основном на смородиновом листу, также в напитке определялись знакомые всем травы типа душицы и мед. Ощутимо наевшись и напившись, все тихо перебрасывались короткими фразами. Полностью сытый и немного нетрезвый Седов бездумно сидел, зажав в руке глиняную чашку со взваром.
–Что же, други – громко сказал князь – еще раз благодарим хозяина этого дома за хлеб-соль.
Все, вразнобой сказав слова благодарности, начали подниматься из-за стола, снова появившаяся с кухни Машка с помощью Егора стала собирать и утаскивать на кухню остатки и посуду. Николай Федорович на автомате дошел до куртки и, достав телефон, посмотрел время. Было всего без пятнадцать девять.
«Как долго тянется этот день – удивился Седов, убирая телефон обратно – Вроде бы столько всего произошло…»
–Старче – раздался голос князя – удобно ли сейчас тебе будет поведать нам о том, о чем мы вели речь нынче?
–А пожалуй, что и да – ответил Николай Федорович, поворачиваясь к оставшемуся сидеть на лавке князю – часа в полтора-два, думаю, уложусь. Только оставьте мне тогда взвара на пару чашек, горло промочить.
Пока заканчивали убирать со стола, Никодимыч обновил лучины, народ прогулялся до сеней, в общем, через пять минут все снова расселись за пустым столом, на котором остался только кувшин с поостывшим взваром, да несколько чашек, на случай, если кто еще пить захочет.
