– Он найдет ее? – Запах весны и свежевскопанной земли просачивается сквозь вентиляционные фильтры машины. Милла поворачивается ко мне и изображает подобие улыбки. – Я еще не решила, чем закончится книга.

– Значит, никто ничего не слышал о девочках уже почти семь месяцев, – я сменяю тему и убавляю кондиционер. – Малообещающе.

– Вы думаете, они мертвы? – В ее голосе тут же появляются резкие нотки.

– А это играет какую-то роль?

Она снова смотрит на меня.

– Да.

– Почему?

Она останавливает взгляд на изборожденной шрамами стороне моего лица.

– Расскажите мне о ней, о той женщине, которая по вашей вине погибла в автомобильной аварии. Вы ее любили?

Я качаю головой.

– Я больше о ней не думаю, – отвечаю я, хоть это и чудовищная ложь. Полгода назад я пытался переправиться к Фрей, но ничего не вышло. Шесть месяцев с тех пор, как я видел, касался или ощущал ее холод на своей коже, но это не значит, что я перестал о ней думать. Время идет, а тоска не ржавеет и не увядает. Стремление к смерти приносит боль, и нужны лекарства, чтобы ее унять, пока вы стремитесь все ниже и ниже по спирали. Бывали дни, когда в поздние ночные часы в моей комнате я представлял себе, пытался найти вход в спираль, но не успевал дойти туда до того, как утренний свет начинал пробиваться сквозь шерстяной плед на окнах гостиной. Ульф говорит, это знак того, что мне становится лучше, хотя я сам думаю, дело в нехватке правильной мотивации.

– Я так не думаю, – шепчет Милла и наклоняется ближе ко мне. – Я знаю, каково это, Роберт…

– Я не Роберт Риверхольт, – холодно отвечаю я и передвигаю руку выше на руль, чтобы плечо закрыло шрамы.

Милла долго на меня смотрит.

– Да, – шепчет она, снова отводя взгляд в окно. – Вы не он.

– Почему они вообще согласились поговорить с нами? – спрашиваю я и включаю поворотник, увидев вывеску «Окермюр» – название детского дома.

Мы почти ничего не сказали друг другу за всю оставшуюся дорогу. Милла кажется напряженной, беспокойной, но это не из-за нашего разговора, дело в чем-то другом. Я замечаю, что с каждым километром все больше и больше погружаюсь в уныние, не только из-за того, что она отвечает на все мои вопросы встречными вопросами обо мне, но и потому, что есть нечто в этом задании, в этой поездке, что мучает меня, что не сходится. Но я не понимаю, что именно, и меня это раздражает.

– Они думают, что смогут помочь, – отвечает она, пока я паркую машину у главного входа и выключаю двигатель. – Таким способом пытаются держать дело наплаву, не терять надежды.

– Что по этому поводу говорят следователи?

Милла отстегивает ремень безопасности и берется за ручку двери.

– Они считают, все в порядке.

– Вы уверены? Полицейские, насколько я знаю, обычно не особенно рады такому вмешательству.

– А эти не против.

Я печально качаю головой, видя нежелание Миллы рассказать хотя бы что-нибудь.

– Мы и с ними поговорим в этой поездке?

– Возможно, – говорит она, и мы выходим из машины.

Детский дом «Окермюр» – заурядное одноэтажное здание, расположенное в конце съезда примерно в пятнадцати метрах от шоссе 7 в сторону Веме и Сокна. На лестнице нас встречает высокая худая женщина лет пятидесяти. Лицо Карин, так ее зовут, покрытое заметными морщинами заядлой курильщицы, обрамляет желтая от никотина прическа-боб, из-за которой лицо кажется не в меру вытянутым, а глаза слишком близко расположенными.

– Вы… Милла Линд, верно? – спрашивает Карин и осторожно протягивает Милле руку.

Милла улыбается, и морщины на лице Карин слегка разглаживаются. Она тоже улыбается в ответ.

– Заходите, заходите, – говорит она, показывая дорогу. – Давайте пройдем в общую комнату, во время школьных занятий ею никто не пользуется.

– Здесь живет много подростков? – спрашиваю я, когда мы идем по широкому коридору и проходим мимо комнаты самодеятельности и музыкальной комнаты, судя по табличкам.

– У нас есть отделение опеки и интернат временного пребывания. – Карин останавливается у приоткрытой двери. – В данный момент заселены шесть комнат. – Она вдыхает через нос и открывает дверь до конца. – Вот наша общая комната. Проходите.

Внутри мини-кухня с журчащей кофе-машиной, а напротив комплект мебели из «ИКЕИ», состоящий из обеденного стола и окружающих его со всех сторон коричневых диванов. Общая комната современно обставлена, и тем не менее в ней витает какой-то своеобразный запах, напоминающий мне запах тюрьмы или психушки. Моя квартирка под городским мостом в Ставангере имеет тот же запах. Мне кажется, что отсутствие какой-то важной составляющей приводит к тому, что в подобных местах, где множество людей проходит через одни и те же двери, всегда пахнет одинаково.

– Вы работали здесь, когда пропали девочки? – спрашиваю я, когда мы устраиваемся за столом. Карин с одной стороны, мы с Миллой – с противоположной.

– Да. Я еще и дежурила, – отвечает Карин. – Кстати, вы хотите кофе? Мне кажется, он как раз готов.

Я киваю, а Милла вежливо отказывается. Карин встает и идет к мини-кухне, берет две ярко-желтых кружки и наливает кофе.

– Что вы можете рассказать о девочках? – спрашиваю я, улыбаясь, когда она протягивает мне одну из кружек и снова садится.

Взгляд Карин останавливается на Милле, она упирается локтями в колени и держит кружку так, что пар от кофе идет ей прямо в нос. – Сив и Оливия познакомились здесь и очень подружились. Сив приехала позже Оливии, она была тут на «разгрузке»[14] и время от времени жила у родителей в Хёнефоссе.

– Они уже убегали раньше, – продолжаю я, – на Ибицу?

– Да. Год назад. Но в тот раз они позвонили домой через неделю. Мне кажется, девочки немного испугались своей затеи. Во всяком случае, они обрадовались, когда мы приехали туда и забрали их.

– Вы могли бы рассказать, что помните из того дня, когда девочки исчезли? Я имею в виду, из последнего дня, который они провели здесь прошлой осенью.

– Мы заметили их отсутствие только после обеда, когда они не вернулись домой из школы, – начинает Карин. – Позже мы узнали, что один из наших мальчиков видел, как они садились в машину прямо здесь, у автобусной остановки.

– Они собирали вещи? Брали с собой то, что им не нужно для обычного дня в школе? – Я бросаю короткий взгляд на Миллу, кажется, она не слушает, молча и неподвижно сидя на диване рядом со мной и глядя в окно за спиной Карин на постепенно голубеющее и светлеющее небо.

– Всего несколько предметов одежды и личных вещей. Не так много, как в прошлый побег.

– Что вы сделали, когда поняли, что девочки пропали?

– Ну, конечно же я позвонила в полицию.

– Тот мальчик, который видел их, – продолжаю я. – Он все еще живет здесь? – Я замечаю, что задаю вопросы как попало, им не хватает последовательности, они слишком разбросаны. Я все время жду, что Милла вступит в игру, начнет спрашивать о том, что ей нужно для книги, но она ничего не говорит, только сидит с выражением лица, меняющимся от до смерти перепуганного до отсутствующего, она здесь и вместе с тем что-то удерживает ее вдалеке от нас.

– Да, – отвечает Карин. Она бросает взгляд на Миллу и ставит кружку на стол. – Но сейчас он в школе, – добавляет она. – Кажется, она замечает, что Милле несколько нездоровится.

Раз Милла не выказывает желания поучаствовать в разговоре, я решаю продолжать задавать вопросы, не имея другой цели, кроме как удовлетворить собственное любопытство.

– Вы говорили, что общались с предыдущим консультантом Миллы, Робертом Риверхольтом? – начинаю я. – Сразу после того, как пропали девочки.

– Да, прошло не больше пары дней. Он рассказал, что про них, возможно, снимут программу для телевидения, и что сама великая Милла Линд будет… – она покашливает и снова берет в руки кружку и поднимает ее к лицу. – Я хочу сказать, я была в ужасе, когда узнала, что с ним случилось. Я успела пообщаться с ним только раз…