<p>
Я снова попросил жалящий посох у послушника Бабо. Древесина отсырела, но немудрящий тайник раскрывался при должном усилии. Потаённый нордмарский клинок не тронула ржа. Но отсыревший крепёжный ремень, удерживающий посох за спиной, не внушал мне доверия. Пришлось заменить его верёвкой покрепче, она хотя бы не растяжима. Бабо не возражал.</p>
<p>
Я беспокойно спал под крики птиц, в дремоте неотличимые от человеческих кличей. Когда уходил, в шелестящей темноте Бабо спросонья подал голос:</p>
<p>
— Встретимся у огня.</p>
<p>
Когда я, обвязанный канатом, со стены напряжённо вглядывался в бездонную озёрную мглу, господин Сержио, проверяя узлы, безучастно сказал:</p>
<p>
— Не дайся живым, служитель Инноса. Не можешь заколоться, разбейся.</p>
<p>
Я заскользил вниз, растворяясь в струящемся ненастье и ощущая себя истинным человеком дождя. Потом тёк по камням, и, уже, погрузившись наполовину в непроглядный озноб Святого озера, освободился от верёвки. Поплыл без всплесков, гадая, скоро ли скрутит меня судорогой. И вздрогнул, когда затуманенная озёрная рябь взорвалась крылатым переполохом. Свист жёстких перьев, скрипучие голоса испуганных чирков. Теперь я точно знал, что дольний путь мне заказан. Птицы выдали бы меня. У них свои пути, им дела нет до моего.</p>
<p>
Вода поднялась столь высоко, что затопила самый трудный, почти отвесный участок моего круто восходящего пути. Мысленно возблагодарив покровителя своего Аданоса за такую поблажку, я вскарабкался, цепляясь вслепую за малейшие выступы, на малозаметную тропку, ведущую на высокогорное редколесье. За недели вынужденного сидения в обители, я заметно сдал, да и непогода, тщательно полируя камни дождевой водой, заставила прочувствовать до кровоточивой ломоты, что она мне не союзница. Подъём дался мне с большим трудом, несколько раз я чуть не сорвался.</p>
<p>
Выбившись из сил, я лежал, стиснутый валунами, и ждал, когда выровняется покарябанное хрипом дыхание. В душе моей теплилась надежда на то, что враждебные чужаки, спасаясь от наводнения, ещё не забрались под облака и не разведали мои заветные стёжки, по которым доселе никто не бродил, кроме меня и Ненасыти. Хищникам, из тех, кто при случае не прочь вкусить человечины, сюда не пробраться, слишком круты и осыпчивы пути, ведущие в поднебесье. Эти скудные угодья принадлежат сумасбродным ветрам, юрким безобидным зверькам и птицам.</p>
<p>
И всё же следовало быть осторожным. Сначала подняться до низкорослого кривоствольного сосняка, дальше лугами, вновь коряжливым редким бором, уже на спуск. Я решил, пока то возможно, держаться самого края, проскальзывая и протискиваясь между глыбами. Если вдруг что, разбиться здесь — дело одного шага...</p>
<p>
Дикие гуси проносились мимо меня на расстоянии вытянутой руки. Я видел, как поблескивают внимательные тёмно-карие глазки и катятся россыпи капельных бисерин по лощёным непроницаемым перьям рассекающих ненастье крыл. Неутомимые странники, птицы дождя... Они не признавали во мне человека, я был для них лишь комом грязи.</p>
<p>
Мне пришлось расстаться с несметными гуменниками, когда я упёрся в непреступную громаду серого гранита. Теперь я, скорчившись, медленно полз вдоль отвесной стены, утешаясь той мыслью, что рассмотреть настоль замызганную тварь, в какую превратился благочестивый служитель Инноса, среди тёмных каменных развалов, — задача не их простых и для самого зоркого глаза. Самый же трудный участок пути ждал меня в далёкой дали — на земле Акила. Там мне, вероятно, придётся долгие часы лежать неподвижно в какой-нибудь раздираемой проточной водой щели, дожидаясь ночи. Невесёлое, что и говорить, времяпрепровождение, но я приготовился к этому. Вернусь ли я с вестями в обитель или сгнию в безвестности с переломанным хребтом на каком-нибудь уступе, я увижу город... или его растерзанный остов. Я узнаю... жива ли она ещё.</p>
<p>
Не готов я оказался услышать чей-то басовитый рык за спиной. Я дёрнулся и выдал себя. Впрочем, они давно уже выследили меня, наверняка. Я недооценил орков. Тогда я ничего не знал об этом племени. Достигали моих ушей байки, что сии нечестивцы поклоняются Богу Ночной тьмы и сжирают пленников заживо, чуть подрумянив на костре для смака. Я и представить не мог, сколько же среди них горцев, выросших на таких вот обветренных плато.</p>
<p>
Я подцепил левой рукой чёрно-угольный камень из-под ног и, разгибаясь, выпростал из-за спины посох. Напрасно я тискал его, набухшее дерево заклинило намертво. Простая палка, не более, коротковата для меня, лучше бы я взял свой. Противник мой был громаден и очень грязен, просто какое-то глиняное чудище, оживлённое нечистою силой. Я швырнул в него камень, целясь в лоб. Он уклонился, засмеявшись. Это был смех, точно.</p>
<p>
Я пустился в бега, перескакивая через грановитые камни. Но наперерез мне, из-за кудлатых сосёнок вышли трое. И враги оказались гораздо проворнее, чем я мог бы предположить, завидев столь грузные туши. Я поспешно отступил к стене, не зная, что делать. Подтянулся тот, кого я безуспешно пытался оглушить камнем, и теперь четыре орка стояли в нескольких шагах от меня, переглядываясь и переговариваясь низкими хрипловатыми голосами.</p>
<p>
— Орра... орра... очаочча... ррга... гхы... орра... оррраа...</p>
<p>
Видимо, они спорили, какая нога у меня вкуснее, да и как им сподручнее поделить такую мосластую дичь.</p>
<p>
Самый малорослый из них был на полголовы меня выше и раза так в полтора шире в плечах. Вообразить я не мог, как сухощавый парень Сержио выходил с мечом против таких же громадин и убивал их. Хотел бы я на это посмотреть. Очень хотел, именно тогда, в страшные мгновения своего позора. С мечом-то, оно, конечно, резче, чем с палкой, каковой не заколешься и не разобьёшь себе череп одним ударом, так чтоб наверняка. Мог бы я попытаться расколотить свою опростоволосившуюся голову о камни, но вряд ли орки мне позволили бы довести сие неотложное дело до конца.</p>
<p>
Я вызывающе держал посох перед собой, чувствуя себя мокрым курёнком, попавшим в ощип. Выйди на меня одиночка, тот, что пониже и пожиже, я бы, изловчившись, подбил ему глаз. Но что я мог содеять один против четверых?!</p>
<p>
Я был не один.</p>
<p>
