Перекусив сосиской и яйцами под майонезом и получив на десерт Миленину баечку (ну чем не мамина сказка на ночь?), можно было спокойно отправляться спать.

С чувством глубокого удовлетворения во всём теле.

В

Весна (кафе)

По воскресеньям маёвские столовки были закрыты, и голодные узники общаги группками растекались по району в поисках хлеба и мяса. Ближайшее к нам питательное заведение находилось в конце маёвского участка Волоколамки, перед мостом через железную дорогу.

Носило оно романтическое имя «Весна».

Меню не то что бы соответствовало названию, но всё-таки было немного пошире, чем стандартный набор типовой маёвской столовой.

И мы выбирались туда, как, наверно, сытые западноевропейцы, выбираются по вечерам в недорогой ресторанчик…

Весёлый Вейтин

Никакой он был не весёлый, а очень даже мрачный, важный и сосредоточенный – преподаватель по нашей специальности и заодно парторг факультета с этой непонятной фамилией. Вроде, фамилия еврейская, а на еврея непохож: физиономия круглая, сытая какая-то и куртка модная на нём, кожаная. И сам он, эдакий крупный мужичина. Ну не было в нём ни на шекель еврейской хлипкости или там робости. Нет, наш Вейтин был очень даже самоуверенный мужчина.

А на зачёте он просто зверствовал. Дотошный, точно следователь – требовал полнейшего соответствия наших ответов своим лекциям. Чтобы буковка к буковке и циферка к циферке.

Так что зачёт этот долбанный мы сдавали ему по четыре раза. А я, кажется, раз пять. Или шесть.

Садист, короче, с красным партбилетом.

Но мы ему отомстили. Нет, морду бить не стали – она и так у него становилась красная от малейшего волнения.

Просто мы всей комнатой принялись склонять его странную фамилию, заменяя ею слово «ветер» в различных отечественных шлягерах самых разных времён. Получалось прикольно:

«А ну-ка песню нам пропой, весёлый Вейтин, весёлый Вейтин, весёлый Вейтин! Моря и горы ты обшарил все на свете…»

«Над окошком месяц. Под окошком Вейтин. Облетевший тополь серебрист и светел…»

«То не Вейтин ветку клонит…»

Или из Новеллы Матвеевой:

«Какой большой Вейтин напал на наш город!»

Или из Высоцкого:

«А Вейтин дул, с костей сдувая мясо

И радуя прохладою скелет!»

В тот вечер после зачёта мы долго не могли уснуть, озабочены поиском новых песен про Вейтина.

И когда кто-то из нас припоминал очередную строчку, ржали минут по пять…

Короче, оттянулись по полной. Досыта изъиздевались, говоря по-маяковски.

Правда, Вейтин об этом так и не узнал.

А жаль.

Хотя, может, оно и к лучшему. Обиделся бы и вообще бы оборзел.

А так… Зачёт мы ему сдали. И творчески имя его ославили.

Вот это, наверно, и есть – чувство глубокого удовлетворения…

Весёлый праздник Новый год.

Первая моя сессия начиналась третьего января. И первым экзаменом у меня была История Партии. Коммунистической, разумеется – потому что партия была у нас тогда, в январе 1985-го, одна. Как чуть позднее заметил партийный теоретик Егор Лигачёв – так уж исторически сложилось. Не будем вдаваться в подробности, как коммунисты исторически складывали свою единственность и неповторимость. У меня же другая история. О том, как я решил не лишать себя весёлого праздника Нового Года и поехал учить историю на историческую родину – в город-герой Кострому.

(Какой-нибудь дока вспомнит, что Кострома вроде бы не входит в список городов-героев, но я ему отвечаю: никакой ошибки нет. Поскольку жизнь у нас повсюду явно героическая, у нас в России что ни город, то герой. А не согласен – эту книжку не читай. (Шутка)).

Все дружки мои к той зиме разбежались по огромной территории необъятного Советского Союза – кто в армию, кто просто в военное училище. И только Лёшка Чубаров по кличке Клюв, он же Дохлый, затесался в пролетарские ряды ПТУ. В отличие от большинства институтов из ПТУ в армию не брали.

С Лёшкой мы подружились в шестом классе на почве всеобщей нелюбви одноклассников. Эта самая нелюбовь просто-таки бросила нас, двух маленьких изгоев, в некрепкие объятия друг друга. Мы сдружились, и жить стало легче: если до нашей дружбы нас лупили по отдельности, теперь нас стали лупить обоих, вместе, за компанию.

А вместе, что ни говори – всё-таки веселей.

Школа та каторжная была восьмилеткой, и по окончании сей мы с Лёшкой с облегчением её покинули. Лёшка почапал в ПТУ, а я пробился в самый лучший класс района вместе с новыми друзьями из Клуба Лётчиков, Космонавтов и Десантников, о котором также разговор отдельный (см. на букву К).

Короче, сижу я дома, зубрю историю единственной и неповторимой партии, и тут приходит этот самый Лёшка, а с ним какой-то мужик по фамилии Потехин. Впоследствии оказалось – старший брат Лёхи Потехина, с которым мы в моём грустном детстве однажды крупно подрались. Теперь этот Лёха сел в тюрьму за то, что стучал прохожим по башке, сшибая с них хорошие шапки. А брат его старшой скорефанился с другим Лёхой – моим, Чубаровым (он же Клюв, он же Дохлый).

Короче, приходят эти новые дружбаны ко мне домой новогоднею ночью и говорят нечто отнюдь не оригинальное:

– Здравствуй, Дима, Новый Год!

Примерно так они сказали. Я тоже их мельком поздравил и снова вернулся к партийной истории.

Но ребята дежурными фразами ограничиваться не собирались. А сделали мне приглашение.

– У нас, – говорят. – Есть пузырь.

– Пошли, – говорят. – Попляшем на городскую ёлку. У нас и музыка есть.

Потехин-старший-брат гордо продемонстрировал портативный кассетный магнитофон отечественного производства.

– Ребята! – отвечаю. – Я уже отметил. И потом, у меня же история партии!

– Плюнь! – говорит старший Потехин. – Мы её тоже в нашем ПТУ сдавали. По дороге расскажем всё тебе.

– И вообще, Димыч, у нас же пузырь! – аргументировано агитирует Лёшка. – Ты что, хочешь, чтоб мы его вдвоём уничтожали? Не увиливай. Не нарушай традицию.

Я не стал расспрашивать, в чём эта самая традиция – не в плясках же троих молодых мужиков под ёлкой? Весёлые ребята сами мне объяснили, что скучать не придётся – под ёлкой этой полно всяких баб.

Находилась эта городская ёлка на той стороне великой русской реки Волги. Автобусы с троллейбусами в новогоднюю ночь не ходили. Равно как и такси. Все водители сидели дома и мирно пили, тупо глядя в телевизор на Лещенку с Кобзоном.

– А Волга уже застыла? – почему-то спросил я.

– Застыла! Метра на полтора промёрзла! – уверенно заявил Дохлый Клюв.

Это был серьёзный аргумент.

И мы пошли пешком через Волгу по этому толстому льду.

Праздник под городской ёлкой был довольно убогий. Вокруг скучало десятка полтора человек разного возраста и пола, то и дело поглядывая на высокую ёлку. Ёлка сияла, огоньки по гирляндам туда-сюда бегали, но музыки почему-то не было. Пока не пришли мы с портативным кассетным магнитофоном. Потехин-старший-брат включил его на полную мощность, и вокруг нас тут же образовался тесный круг почитателей.

Типа, все ждали веселья, и вот оно – пришло.

Особенно веселилась одна подвыпившая молодая бабёнка. Она толкалась, прыгала и то и дело спрашивала, почему я такой грустный.

Я растерянно пожимал плечами.

Мы поплясали песни три под Розенбаума, и веселье стало как-то иссякать. Девица всё прыгала, только теперь спрашивала не только у меня, а и у Дохлого с Потехиным-старшим-братом, почему мы все такие грустные, а ещё с магнитофоном.

Судя по всему, дружбанов моих девушка тоже-таки достала, потому что Потехин выключил магнитофон, отвёл нас с Лёшкой в сторонку и заговорщицки изрёк:

– Надо выпить.

– Эй, магнитофон-то оставьте! – кричала нам вслед молодая бабёнка, всё ещё приплясывая на ходу.