…Так же внезапно голос обрывается, зажигается свет, и вы столь же экстазно аплодируете, стоя, молча и не успев еще разобраться ни в себе, ни в песне, ни в том, что произошло. Перед вами снова молодой мужик, лет 35-40, не больше,глаза снова смотрят вдаль и ввысь, губы шепчут тихо слова благодарности. Он уходит.

Вы говорите «талант», рассказываете знакомым, все восторгаются, удивляются: «это чудо! это непостижимо! это невероятно!» А в сущности ничего и не было – того, что вы себе возомнили.

Просто человек спел свою песню.

В общем, милые такие элитарные штучки. Но для меня, замаянного МАИ и маёвцами, это, что ни говори, была отдушина.

И песни свои первые я принёс в «Бригантину». И приглянулся ими, песнями.

В общем, всё это было очень мило, ласково и невинно.

Ну а потом, на третьем курсе, началось…

То Багира у меня на коленях.

То Таня Горохова в ночной сорочке, на кухне Маринки-Ленькиной квартиры, с голыми ногами. Тоже у меня на коленях, и я не знаю, что с этим делать.

То мы с Леной Комаровой просто гуляем по улочкам Москвы.

То Наташа через всю Москву летит ко мне, чтобы записку оставить на вахте общаги про конкурс песен.

И даже Марина наша основная вдруг фиктивный брак предлагает. Чтобы начинающий поэт Дима Курилов в Москве смог остаться.

Короче, это был если не малинник, то цветник уж точно. И я расцвёл – как там у Маркеса Пруста? – под сенью девушек в цвету? Вот именно. Примечание редактору: если вы исправили Маркеса на Марселя, верните Маркеса обратно – это специальная шутка. Для тех, кто не понял, в чём шутка – почитайте Пруста. Или хотя бы Маркеса.

В общем, мне было приятно в группе девушек нервных, в остром обществе дамском. Но я как-то по-тихому уходил от дальнейшего развития, углубления и усугубления.

Возможно, потому что не хотел разрушать тонкий круг своеобразных лит-отношений.

Возможно, потому что был влюблён в другую девочку и считал нечестным пользоваться ситуацией. А может, просто стеснялся – в силу своей юношеской девственности.

А потом «перестройка» закончилась, и я с «Бригантины» спрыгнул.

Поступил в Литинститут, женился.

Остальные матросы и матроски нашего учебного кораблика также оказались на берегу, осваивая капиталистические реалии.

Дмитрий Юрьич неожиданно предложил всем называть его Димой, и все, кроме меня, на это клюнули, а Марина Чёрная так освоилась, что даже чуть не выскочила за него замуж, но потом быстро освоила иврит и уехала применять его на практике – в Израиль.

Марина Рыжая вышла замуж за Лёню Когана и перед самым путчем 1993-го уехала с ним в Германию, родила троих детей, разошлась, влюбилась в местного дантиста, он её бросил, она устроилась к нему садовницей, сын этого немца обвинил её, что она травила отца – короче, попала Маринка в немецкую тюрьму и получила незабываемый эмигрантский опыт.

Ещё с одной нашей подругой, Катей, случилась печальная история. Катя вышла замуж, родила ребёнка и пошла как-то с коляской погулять. Встретила подругу и разговорилась с ней. И, заболтавшись, отпустила коляску с ребёнком. А поскольку стояла она на пригорке, коляска потихоньку покатилась под уклон, постепенно набирая скорость. Катя спохватилась, побежала за коляской, но было уже поздно: коляска выехала на проезжую часть и попала под машину.

Таня Горохова дважды разродилась поздними родами и теперь осваивает амплуа молодой мамаши.

Лена Комарова вышла замуж за голландца и родила ему кучу детей.

Багира преподаёт в школе.

Серёжа Генералов пописывает сериалы.

Я, наверно, чаще всех общаюсь с нашим капитаном. В нашем Союзе Литераторов – и на страницах его ежегодных альманахов.

Буфет

Вечерами, когда все заведения общепита были уже закрыты, в наших молодых организмах просыпался ужасный голод.

Аппетит был такой, что хотелось вгрызаться в собственный кулак.

И горе бедному студенту, легкомысленно не позаботившемуся о скромном нарезном батоне и куске колбасы или сыра. Можно было, конечно, поблуждать по соседям – иногда это срабатывало, но чаще ты натыкался на такое же голодное существо с такими же блестящими от отчаяния глазами.

И тогда я спускался в поисках последней надежды на первый этаж, пошатываясь, брёл мимо вахты в левый корпус нашей общаги и, заметив свет в самом конце длинного коридора, летел на этот свет, как мотылёк, как бабочка в поисках нектара.

И занимал очередь за другими голодными мотыльками.

Этот маленький нежданный рай назывался буфетом. Работала в нём толстая крашеная тётенька лет глубоко за шестьдесят. И напрасно было искать расписание её работы – поскольку тётенька его не вывешивала. И работала, когда хотела. А когда не хотела – не работала.

Поэтому ужин в буфете – был делом случая. Счастливого случая.

Тётеньку звали странно, но мило – Милена. Она не была ни чешкой, ни болгаркой. Кто знает – может, она сама себе это имя дала. Например, у моей тёщи был друг Эрик, по паспорту Николай, сама же она по паспорту Клавдия, но предпочитает, чтобы её называли на немецкий манер – Клара.

Но вернёмся в наш буфет. Милена Леонидовна пришла за сей прилавок из артистической среды. Нет, актрисой она не была. Но нечто театральное в её манерах и разговорах присутствовало.

Ещё бы – как гласит легенда, в молодости Милена работала ассистентом режиссёра у самого Пырьева – практически на всех его фильмах.

Потом, в 60-е, она монтировала футбол в прямом эфире в городе Львове. Во всём СССР не было, наверно, жинки, которая бы давала футбол по ТВ. Случилось так, что постоянный дока-режиссёр футбольных трансляций заболел – и Милену отправили туда, как затычку. Она пыталась сопротивляться: мол, вы что там, обалдели? – я ж в футбол не то что не болею, я вообще его в глаза не видела. Не помогло. Помогли операторы: не бойся, мы тебе, мол, подсказывать, будем. Милена: как подсказывать? Связи же тогда у режиссёра с операторами не было. А у Милены задача: сводить камеры в прямом эфире. Да, связь отсутствовла, а вот обратка (обратный канал) у каждого оператора уже была – то есть каждый оператор мог на своей камере, щёлкая специальной кнопочкой, посмотреть, что идёт в прямом эфире. А у Милены в аппаратной картинка на мониторах со всех камер идёт.

И вот как они это дело монтировали: каждый оператор следил на своих камерах, что идёт в эфире и, исходя из своего опыта, сигнализировал Милене, когда его включать, простым шевелением своей камеры. Например, камера номер раз дёрнулась – Милена её в эфир даёт. Камера номер два дёрнулась: Милена вторую в эфир даёт.

Но вернёмся в наш буфет. Репертуар сего заведения разнообразием не отличался.

Сосиска с гречневой кашей или зелёным горошком. Жареные колбаски неопознанного типа. Яйцо под майонезом. Яйцо в виде яичницы. Пресная булочка за 4 копейки. И чай.

Но и из этого скромного меню можно было сооружать различные вариации. Можно было взять две сосиски, или четыре сосиски, плюс два яйца под майонезом. Плюс пять булочек. Съев всё это, ты ощущал долгожданную сытость.

Готовила Милена всё сама – варила яйца и сосиски, поливала их майонезом, кипятила воду для чая. Параллельно всё это медленно продавала – считала вручную, искала сдачу, иногда экспрессивно переругивалась со студентами.

Но не только ругань задерживала продвиженье очереди. В буфетчицы Милена пошла, поскольку была давно на пенсии, и ей не хватало ни денег, ни общения. Она же очень общительная была.

И вот это её общение очень замедляло процесс выдачи еды. Из числа постоянных посетителей Милена выбирала любимчиков и рассказывала им байки из своей бурной театральной молодости. Баек, как и блюд, было немного – четыре, от силы пять. Но тётенька каждый раз рассказывала их по-новому. То есть заход был один и тот же, а вот концовка всегда разная. А поскольку говорила она в лицах, с пластикой и мимикой, очередь из пяти мотыльков во временном выражении могла растянуться и на полчаса. Ну, минут на 15 – это уж точно.