Наконец Макферсон заехал перевести дух на огромную парковку перед супермаркетом. Да, к этим сумасшедшим дорогам привыкать придется долго. Молодой человек сделал глубокий вдох и глянул на навигатор. Отлично: жилой комплекс под названием «Розовый бутон» совсем рядом. Все дома обозначены названиями цветов. Кормаку нужна квартира 19 в доме «Нарцисс».

Меньше всего это здание ассоциировалось с нарциссами. Дом оказался высоченной многоэтажкой, одной из семи таких же в квартале. Они рассекали небо, как огромные темные шрамы. В детстве Кормак пытался представить, каково это – жить высоко, а не у самой земли, как в их домике. Маленькому Кормаку казалось, что это очень интересно и вообще круто.

Однако дом «Нарцисс» крутым отнюдь не выглядел.

Конечно, и в шотландских горах тоже есть нищета. Кормаку приходилось бывать в жилищах без водопровода и канализации. В некоторых местах дома отапливались исключительно хворостом, собственноручно собранным их хозяевами. Обычные пороки любого общества не обошли стороной шотландскую провинцию: там, как и всюду, встречаются пьянство, азартные игры, неблагополучные семьи.

Зато вокруг горы и холмы, озера и деревья. Работу всегда найдешь, пусть даже оплачивается она зачастую скудно. Возле школ полно свободного места для игр. Можно поехать на велосипеде в Кирринфиф и чувствовать, что вокруг только свои люди. Можно зайти в местную пекарню и купить французскую булку всего за семьдесят пять пенсов. Такое удовольствие доступно и для богатого, и для бедного. Кормак не пробовал ничего вкуснее этих французских булок.

А здесь был только довольно мрачный и неопрятный мини-маркет с решетками на окнах и наполовину опущенными металлическими жалюзи. Снаружи сидела на цепи здоровенная собака. При появлении Кормака она сразу разразилась лаем, который подхватили еще несколько псов поблизости. Все вокруг было грязным и неуютным. Макферсон хорошо ладил с собаками – в его личном деле об этом не написано, а зря, – но даже он побоялся протянуть руку, чтобы его обнюхала эта жуткая псина с оскаленными зубами.

– Хороший песик, – пробормотал молодой человек и поспешил в подъезд.

Воняло там омерзительно: концентрированной смесью гашиша и мочи. У Кормака защипало глаза. В парадную он попал легко – нажал на кнопку, и дверь открылась, – зато старый скрипучий лифт пришлось ждать целую вечность. Все стены были расписаны граффити. Пока Кормак дожидался лифта, в подъезд зашла старушка с сумкой на колесиках.

– Доброе утро, – поприветствовал ее Кормак и отступил на шаг, пропуская женщину вперед.

– Да пошел ты! – тут же ответила старушка.

После этого им пришлось ждать вместе. По ощущениям Макферсона, прошло лет пять, не меньше. Наконец, приехал лифт. Воняло в нем еще хуже, чем в подъезде, – если такое вообще возможно. Вышли двое мужчин. Они из-за чего-то ругались. По крайней мере, так показалось Кормаку.

– Ага, щас, обломись… – донеслись до него непонятные слова с лондонским акцентом, когда эти двое вразвалочку проходили мимо, распространяя вокруг слишком сильный запах лосьона после бритья.

Когда Кормак заходил в лифт, они проводили его взглядами, хотя он старался смотреть только прямо перед собой.

На шестнадцатом этаже травкой воняло так же сильно, но здесь к ней присоединились запахи готовки: одни приятные, другие не очень. Макферсон зашагал по грязному линолеуму лестничной площадки. Почти все потолочные светильники оказались разбиты, а дневной свет сюда не проникал. Кормак старался не показывать вида, что напуган. Его уважение к лондонской коллеге росло стремительными темпами.

Из-за двери квартиры номер девятнадцать играла музыка. Кормак постучал: сначала робко, потом, когда стало ясно, что так его не услышат, громче. Наконец он замолотил с такой силой, что музыку сделали потише. Из коридора донеслись голоса, и дверь открылась. Макферсон заглянул в бумаги. На пороге стоял крупный мужчина, окруженный детьми, и подозрительно смотрел на него.

– Мерджим Каваджа? – спросил Кормак, стараясь правильно выговорить имя и фамилию.

Мужчина молча нахмурился.

– Мер-джим Ка-ва-джа?

Макферсон попробовал снова, сделав ударения на другие слоги. Здоровяк продолжал глядеть на незнакомца исподлобья. У него из-за спины доносился громкий женский голос. Вопросы на незнакомом языке сыпались один за другим. Мужчина что-то гаркнул в ответ.

Кормак молча показал ему имя, напечатанное на папке. Мужчина фыркнул и толкнул дверь.

Крошечная квартирка с тонкими стенами и дешевым линолеумом оказалась чистой, но до отказа забитой людьми. Через открытые двери Кормак заметил на полу в каждой комнате матрасы. Лежали они и в гостиной. Рядом с двумя старыми диванами из камвольной шерсти высилась стопка постельного белья. По всей гостиной сидели мужчины и мальчики. Те, кто не поместился в центр помещения, жались к стенам. Пахло готовкой, только что постиранной одеждой, по́том и дезодорантом. Где-то из душа лилась вода и работала стиральная машина.

– Shiko nga dritarja, idiot i madh![3]

Мужчина произнес совсем не то, что было написано в медкарте у Кормака, и все же его соотечественник в углу тут же вскинул руку. Потом оба принялись оживленно переговариваться на своем языке. Наконец один из них повернулся к Кормаку.

– Doktor, – объявил он, нацелив на посетителя палец.

– Вообще-то, я медбрат, – возразил Макферсон, но никто не обратил на его слова внимания.

Кормак направился к пациенту. Тот сидел в единственном кресле, закинув ногу на подлокотник. Штанина дешевых спортивных брюк задралась, выставляя напоказ тощую белую ногу, густо заросшую черными волосами.

Взгляду медбрата предстало нечто ужасное. Кормак потрясенно замер. Он приехал, чтобы снять швы, однако рана поставила его в тупик. Неровная, кругами – прямо водоворот какой-то!

– Что это вы с собой сделали? – с искренним интересом спросил Кормак.

Он такого в жизни не видел.

Молодой пациент – если верить истории болезни, ему было двадцать четыре года – ничего не сказал. Лишь бросил вопросительный взгляд на остальных. Наконец худой мужчина в очках, сидевший в стороне и читавший комиксы на английском, со вздохом встал. Прошипел что-то больному: должно быть, велел тому говорить по-английски. Потом нехотя приблизился к Кормаку.

– Здравствуйте, – произнес он. – Меня зовут Злобдан. Я говорю по-английски. А все остальные… – Злобдан обвел собравшихся взглядом. – Очень ленивые люди. Дураки.

– Понятно, – протянул Кормак.

Ему они ленивыми не показались. У всех вид уставший. Одежда покрыта строительной пылью. Должно быть, работают в разные смены. Но, судя по длинному ряду кроссовок, некоторым все равно приходится спать вповалку на одном матрасе.

– Что с ним случилось?

– Несчастный случай на стройке. С дрелью.

– Ясно, – произнес Кормак и повнимательнее присмотрелся к ране.

Швы повсюду, но наложены кое-как. Зияющие дыры сморщились да так и зажили. Повезло еще, что мужчина молодой. У старика кожа бы такого обращения не выдержала.

– Его зашили здесь. Вот он зашивал. – Злобдан указал на одного из присутствующих. Тот густо покраснел.

– Он врач?

– Нет! Он дурак!

– Почему раненый не поехал в больницу?

– Потому что они все ленивые дураки и не знают, что здесь лечат бесплатно.

– Вы ведь европейцы, разве нет?

– Да! Мы албанцы!

– Как же вы не знали, что в Великобритании медицина бесплатная?

– Я-то знаю! А эти ленивые дураки нет!

И Злобдан устремил на двух своих соотечественников взгляд, исполненный презрения. Раненый бедолага уставился в пол.

– Он громко орал. Я ему говорил: езжай в больницу.

У Кормака невольно дернулись уголки рта. Трудно, должно быть, уживаться в такой крошечной квартиренке с людьми, с которыми у тебя ничего общего.

– Мы платим налоги! – почти с яростью объявил мужчина.

– Да, конечно, – кивнул медбрат, вскидывая руки в примирительном жесте. – Все нормально. Я только сниму швы и уйду.