Грудь кухарки поднимается и опускается, дыхание вырывается из нее облаками пара, отчего она становится похожа на большой кухонный чайник, закипающий на плите.

Эрнст и Томас прекращают валтузить друг друга и медленно поднимаются на ноги. Оба в снегу с макушки до пят. Трое братьев Брандт, разинув рты, глядят на Берту.

Та переводит взгляд с меня на Эрнста и ахает. Лицо у него в крови, а под моими ногтями грязь и клочки кожи. Томас нагибается, нашаривает в снегу очки – одно стеклышко треснуло, – насаживает их себе на нос.

– Только посмотрите, что вы сделали с лицом этого мальчика, фройляйн Герта! – вопит наша кухарка. – Вы же ему кровь пустили!

– Берта, он первый начал. Он напал на Томаса, а я его защищала. Эти трое… – я киваю на братьев, – наверняка вмешались бы, если бы я не… В общем, у него не было шансов.

Берта смотрит на Томаса.

– Это правда? – спрашивает она строго.

Томас кивает и смотрит в землю.

Эрнст носовым платком молча вытирает с лица кровь.

– Хм… – тянет Берта. – Тоже мне, придумали драться с девочкой, – говорит она, оглядывая четверых братьев по очереди. – Идите-ка лучше домой, пока я вам всем тумаков не надавала.

Руки в карманах, голова гордо приподнята, Эрнст дефилирует мимо нас, братья за ним.

– Ты жалок, – шипит он Томасу, проходя мимо. – Девчонке приходится драться за тебя. – И он сплевывает на снег.

Берта, сложив на груди руки, смотрит ему вслед, потом поворачивается ко мне. Ее взгляд уже не такой суровый, как прежде.

– Вы храбро себя повели, фройляйн, что вступились за друга, – говорит она. – Но все равно глупо. Вы же барышня, а барышни не дерутся. Вот и все тут. А теперь марш домой!

Томас и я медленно бредем к нашему большому дому на Фрицшештрассе, откуда он один пойдет в крохотную квартирку на Халлишештрассе, где они теперь живут с дядей-сапожником. Мой случайный друг, встреченный давным-давно, когда ни у него, ни у меня еще не было выбора.

– Спасибо, – бормочет он у самой калитки.

– Не за что.

– До завтра?

– Может быть… Пока, Томас.

– Пока, Хетти.

Я взлетаю по лестнице через две ступеньки и закрываю за собой дверь. Ненадолго прислоняюсь к ней спиной и представляю, как Томас стоит у калитки и смотрит туда, где я была только что.

Надеется – вдруг я к нему вернусь.

– С днем рождения, – шепчу я портрету Гитлера, босиком шлепая к окну, открываю жалюзи и впускаю в комнату утреннее солнце.

Вишневое дерево все в острых язычках бутонов, розовых, как сахарная вата. Я распахиваю окно, чтобы слышать пение птиц, и снова забираюсь в постель, которая еще хранит мое тепло. Там я сажусь, подложив под спину подушку, и ловлю взгляд Гитлера, который глядит на меня с портрета над каминной полкой, как раз напротив кровати.

В дверь спальни кто-то колотит кулаком, и я вздрагиваю.

– Быстрее, Хетти. В школу опоздаешь! – слышу я голос Карла.

– Я почти одета. Иду! – отвечаю я и нехотя выползаю из кровати.

Внизу все уже сидят за завтраком, по радио передают утренние новости.

– …Сегодня Герман Геринг передает управление государственной тайной полицией в Пруссии – гестапо – рейхсфюреру Генриху Гиммлеру…

Мама смотрит на папу:

– Ты знал?

Папа приподнимает брови и перестает жевать, чтобы лучше слышать.

– …В Австрии правительственные оппозиционеры в составе восьмидесяти одного человека отправлены в тюрьму Вёллерсдорф…

Папа теряет интерес и выключает радио.

– В утреннем брифинге Геббельса об этом ничего не было. Все сделано шито-крыто.

Я наливаю себе теплого молока, беру пумперникель с салями и сажусь рядом с мамой.

– Теперь дела пойдут веселей, – говорит папа. – Интересно, что Геринг будет делать дальше? – Он бросает взгляд на часы. – Опаздываю. Надо успеть послать журналиста в Берлин, пусть раздобудет что-нибудь для газеты. Если окажется расторопным, то мы получим материал к завтрашнему номеру. – Папа откидывается на спинку стула. – Помяните мое слово, это назначение сулит нам всем перемену к лучшему. На улицах сейчас хаос, а заварили его евреи и коммунисты, но ничего, Гиммлер с Гейдрихом скоро окоротят им руки. Так что это и впрямь хорошая новость, Елена. Очень хорошая. Сейчас буквально каждый немецкий гражданин должен работать на благо Рейха, а эти люди позаботятся о том, чтобы так оно и было. – Папа промокает рот салфеткой и встает, отодвигая стул. – Мне пора. – Целует маму и, выходя, взъерошивает мне волосы.

– О чем это он? – спрашивает Карл, когда папа выходит. – Какой хаос на улицах?

Я гляжу в окно. На Фрицшештрассе тишина и покой. Наверное, беспорядки где-нибудь в Берлине, в Галле или в Мюнхене. Надеюсь, до респектабельного Голиса они не доберутся.

– Люди голодают, Карл, – говорит мама, и ее лоб прорезают морщинки. – Хотя с тех пор, как к власти пришел Гитлер, дела идут все лучше и лучше, работы многим не хватает. А голодные люди, которым нечем себя занять, – лучшая почва для беспорядков. Хуже того, именно такие люди особенно охотно прислушиваются ко лжи и пустым обещаниям наших врагов. Но проблемы зрели в Германии не один год, и никому не под силу решить их все за такое короткое время. Надо подождать. Но одни слишком глупы и потому не доверяют Гитлеру. А другие злонамеренно пытаются его подсидеть. Сильный вождь – вот в чем сейчас особенно нуждается Германия. И к счастью, он у нас есть.

Я смотрю на еду у себя на тарелке. Спасибо тебе, Гитлер, за то, что я не голодаю.

– А папе тоже грозит опасность? – спрашиваю я, смутно понимая, что его обязанности как члена СС каким-то образом связаны с защитой Гитлера и его партии. И представляю себе, как где-нибудь на улице Лейпцига отца окружает банда хулиганов: их много, а он один, совсем как Томас недавно.

– Нет, конечно, – быстро отвечает мама. – Но у него очень важная работа: он следит за тем, чтобы через нашу газету «Ляйпцигер» жители города узнавали правду и учились отличать ее от лживых измышлений сомневающихся и клеветников, – уверенно добавляет она.

– Но что он все-таки делает, когда надевает форму отряда охраны?

– Он старший офицер, Хетти, – смеется она. – Он все организовывает, пишет бумаги. Ну ладно, хватит болтать. Вам пора в школу, а мне надо навестить моих подопечных, старых солдат.

Я залпом допиваю молоко, и мы с Карлом идем в прихожую, где надеваем пальто и берем ранцы.

– Пока, мамочка, – говорю я и целую ее в щеку.

– Пошли, смешной Мышонок, – говорит Карл, широко распахивает дверь и придерживает ее, пропуская меня вперед. – Со мной ничего не бойся. Никогда.

После занятий я жду Эрну у больших двустворчатых дверей школы. Ученики покидают классы, собираются в коридорах и стайками бегут на свет солнечного дня. Вдруг в толпе появляется Вальтер: он один, без компании. Я жду, что он посмотрит в мою сторону, но он идет, не поднимая головы. Мне хочется потянуться к нему, тронуть его за плечо, спросить, что за размолвка вышла у них с Карлом, но моя рука висит, словно плеть, и Вальтер проходит мимо.

Выйдя из школы, я вижу Томаса, и у меня падает сердце. Он сразу направляется к нам с Эрной, та подталкивает меня локтем в бок.

– Кто это? – шепчет она. – Твой ухажер?

– Не говори ерунды. Это просто Томас из моей старой школы, – шепчу я в ответ одним уголком рта: Томас близко и может нас услышать.

Какой он неряшливый и грубый, прямо как старая тусклая монетка среди блестящих новеньких пфеннигов. Мне хочется схватить Эрну за руку и убежать, но поздно.

– Привет, Томас из старой школы, – говорит Эрна и фыркает, а я невольно делаю шаг назад.

– Привет. – Томас неуверенно переводит взгляд с меня на Эрну и обратно.

Он дергает носом, поправляя уродливые очки. Тонкая блестящая струйка вытекает из его розовой ноздри и стекает на губу. Он высовывает язык и слизывает ее.

Эрна отворачивается. Забросив на плечо ранец, она машет рукой.