«I LOVE YOU» – IT'S WORDS ONLY FOR THE DARK TIME… FOR ANOTHER TIME IT'S NOT TRUE. LET'S BELIEVE ME».[5]
«А что же говорят днем?
Печально. Но ты мне и днем говорил, а теперь будешь только ночью?»
На этом грустном для меня письме отпуск и закончился. И летела я в самолете, улыбаясь и ожидая горячую встречу.
Милый ждал меня в аэропорту. Он всегда делал все не так, как обычные люди. Он не шел навстречу с букетом цветов и не улыбался, не обнимал. Нет. Он стоял в сторонке и наблюдал мои метания, и лишь потом позвонил и сказал: «Ну, посмотри налево». Даже небритый, мда.
Поехали ужинать в итальянский ресторан в Квинсе. У меня было одно желание – упасть спать, а он уплетал за обе щеки. Потом поехали к нему домой, решили: зачем везти вещи в Бруклин, все равно я практически живу с ним. Он рассказывал, что звонил сестрам в Германию и они настоятельно зовут его в гости. Лева сказал, что приедет со мной.
– Ну уж нет, – ответила средняя сестра, – нам никакие твои дамы не нужны, не собираемся тебя делить ни с кем.
Он говорил это с легкой улыбкой, может, не осознавая, как это ранит меня. Хотя вряд ли он должен был это понимать, и его улыбка была защитной реакцией, я думаю. Еще он сказал, что хотел познакомить меня с дочерью, на что та ответила: «Ну, папа, как ты ее к нам приведешь? Что мы скажем девочкам (а внучкам десять и двенадцать лет), ведь к нам их бабушка приходит?»
Странная позиция. Девочки уже большие и должны понимать, что дедушка живет отдельно уже двадцать лет и имеет право на собственную личную жизнь. Сердце мое сжалось. Неужели впереди меня ждут серьезные проблемы?
В один из дней я положила ему на стол четыреста долларов – долг, что он присылал мне. Лева аж взвился:
– Вот поэтому у нас ничего и не получается! Забери!
Что не получается и почему? Мне непонятно, и это хуже всего.
Лева много говорил о чувствах, и мне это не нравилось: ну, может, просто соскучился. Раньше сам не любил пустые разговоры. Говорил, что его никто никогда так не любил и если сложить вместе всех его любовниц и еще умножить на сто, то и тогда не получится одна Катя. Высокая оценка. Однако это не мешало ему вспоминать ту же Марину частенько.
Он предлагал составить резюме и поискать работу для меня в его районе. Я согласилась, но шагов никаких не предпринимала. Он так страстно горел, но надолго ли этого огня хватит, а я потеряю хорошую работу и коллектив. Что я буду делать тогда? Я могу надеяться лишь на саму себя. Говорил, что неподалеку есть медицинский офис с русскоговорящим врачом и нужно туда сходить насчет работы. «Нужно бы», – отвечала, но не шла. Страшно терять то, что имеешь. Его семья меня не принимает, и все выходные он там – то у дочери, то у сына.
Он все так же часто упоминал слово «шизофрения», и меня это очень беспокоило. Порой мне казалось, что он тоже не совсем нормален.
Дни, когда я ночевала дома, были редки, обычно это понедельник, когда возвращаться приходилось после восьми вечера. И тогда мы перезванивались или писали друг другу. На одном из сайтов увидела чьи-то чудесные нежные слова и не удержалась, чтобы не отправить их милому.
«Левочка, это писала не я, но испытываю те же чувства…
Мне хочется что-нибудь приготовить для тебя, и только для тебя, с любовью. А потом смотреть, как ты это ешь.
Хочу сходить с тобой в баню. Я люблю смотреть, как ты получаешь удовольствие. Такое оно у тебя настоящее и неповторимо оригинальное всегда, что даже моей фан – тазии не хватит на то, чтобы представить тебя после бани. Хочу на это посмотреть – на тебя после бани. На твои затуманенные глаза от удовольствия. Хочу плавать рядом с тобой. Потому что вода доставляет тебе неописуемый кайф. Хочу услышать, как ты оказываешься в воде. Все возгласы и звуки поймать сразу и насладиться вместе с тобой.
Хочу заняться с тобой сексом. Хочу утонуть не в тебе и не с тобой. Хочу утонуть в бесконечности, в той, в которую только ты меня можешь привести. А потом смотреть на тебя и удивляться, что ты такой есть.
Хочу слушать, как ты разговариваешь по телефону, и думать: слава Богу, что это не я на том конце провода. Слышать, как твой голос от холодного до безразличного, от делового до снисходительного, от мягкого до глубокого меняется и меняет всё вокруг, и скорее всех меня. И потом, чтобы ты улыбнулся и назвал меня по имени.
Я хочу стоять в аэропорту и ждать тебя. И чтобы сердце стучало бешено, и чтобы думалось только: ну, где же ты? А потом ты такой единственный и больше никого рядом, а только твоё движение настолько легкое, отточенное, что кажется всё остальное нелепым. И твоя улыбка. И чтобы только для меня эта улыбка.
Хочу идти рядом с тобой, и чтобы ты взял меня за руку. И эта теплота ладони и жесткость. И чтобы хотелось убрать руку, и было невозможно.
Хочу уткнуться в твоё плечо. И просто подышать тобой. Настоящим, большим, спокойным, уверенным. И чтобы голова закружилась и не нужно было никуда идти. Ты пахнешь свободой. Хотя не думаю, что ты состоишь из неё.
Хочу, чтобы ты подошел ко мне сзади, обнял, и просто стоять с тобой так. И чтобы ни слова, потому что нет ничего лучшего, как слиться друг с другом, не видя глаз.
Хочу проснуться ночью, и увидеть тебя рядом, и не умереть от счастья, а дожить до утра.
Хочу, чтобы у тебя было в этой жизни всё, что ты захочешь. Так хочется, чтобы у тебя было всё, и я».
Если бы мне сказали такие слова, я бы, наверное, растаяла от нежности. Он не ответил ничего.
В конце месяца возвращалась дочка из отпуска. А в Нью-Йорке объявили штормовое предупреждение и ждали ураган и, может быть, наводнение. Я решила уехать к Леве на 24-й этаж, а дочь отправить к подруге. Правда, при этом она бурчала громко, что я ее бросаю и еду к мужику. Мне такие заявления были непонятны: она взрослая тридцатипятилетняя дама, что ж я ее за ручку водить с собой должна? Это даже неприлично для нее. Расстались очень недовольные друг другом.
За день до урагана аэропорты закрылись, и транспорт не ходил уже с двенадцати часов дня. Я ехала к Леве рано утром. Манхеттен стоял пустой, страшно: людей нет нигде, и проезд везде бесплатный, даже в автобусе, где обычно он стоит пять пятьдесят. Будто война, не дай Господи.
Эвакуироваться предлагали нескольким районам и госпиталям. Мы не знали, что делать. Наша квартира на Брайтон-Бич, там океан рядом! В новостях сообщили, что наш район только засыпало песком немного. А в Бронксе выл ветер и лил дождь. От переживаний болело сердце, выпила корвалол – не помогло, пришлось принять валидол. Боялись, что будет отключено электричество. Одолевали невеселые думы – о том, что мосты закрыты, что будет сложно добираться до работы и непонятно, будем ли работать. Мы с Левой смотрели кино в компьютере, одно за другим и занимались любовью, как перед концом света.
Все отделались легким испугом: шторм не состоялся, ураган пронесся мимо. Я поехала на работу. Дочь бастует, разговаривать не хочет. И с Левой тоже начало твориться что-то странное. По ночам он отодвигался от меня на самый край, я даже беспокоилась, как бы он не упал. Ходил задумчивый, неразговорчивый. Мне даже порой казалось, что я лишняя в его квартире. Но это ощущение появлялось поздно вечером, когда никуда уже не уедешь из такого далека. Ощущение не из приятных. Дома с дочерью обстановка не лучше – я в западне, больно до слез. Плакала только в душе: там не слышно.
Однажды ночью проснулась от того, что он сильно трясется. Лежит на спине, вытянувшись в струнку, и сильно трясется ногами: в сторону – вместе. Ужас обуял меня. Я тихонечко позвала его по имени, но он не слышал. Тогда я начала читать про себя молитву «Отче наш». Он глубоко вздохнул и притих. Потом повернулся на бок и засопел тихо. Кое-как успокоившись, уснула и я.
Ему нравилось будить меня, включив свет посреди ночи и начиная шебуршать страницами. Я обычно просыпалась, прижималась к его боку и обреченно произносила:
