Опалин вздохнул.

– Где мне найти Буракова? – спросил он. – Я хочу с ним поговорить.

– Не получится, – хмуро ответил Твердовский. – У него белая горячка. Сорвался, ну и… допился, короче. Еще вопросы?

– Какие наши версии? – спросил Иван, машинально подражая тону отсутствующего Филимонова.

– Версии? Ты же слышал. Кто-то развлекается, изображая привидение и пугая местных жителей. Твоя задача – вычислить, кто это делает, и арестовать его в случае, если ты можешь доказать злой умысел.

– Он не сможет этого сделать, – не утерпев, вклинился Касьянов. – Уголовный кодекс…

– Ай, да хватит, – перебил его Твердовский с гримасой раздражения. – Кто бы этим ни занимался, он преследует какую-то цель. Какую? На что он рассчитывает? Вот в чем вопрос! И твоя задача – найти ответ. Ты все понял?

Опалин понимал, что его застали врасплох и повесили на него какое-то мутное дело, которым никто из коллег не желал заниматься. Подмосковная усадьба, какое-то привидение, запивший агент угрозыска… Все это выглядело как-то несерьезно, да что там несерьезно – попахивало карнавалом, скверной шуткой, чепухой. Пока его коллеги в Москве будут ловить Михельсона, кровавый след за которым тянулся через несколько губерний, Опалин будет выслеживать в глуши несуществующее привидение. От одной мысли об этом у него становилось кисло во рту.

– Ты все понял? – повторил Твердовский с расстановкой, и Иван понял, что от него ждут ответа.

– Все, Николай Леонтьевич, – выдавил он из себя.

Он не мог избавиться от мысли, что их настоящий начальник Филимонов никогда не стал бы подвергать его такому унижению. Юному сотруднику угрозыска казалось, что не может быть ничего нелепее дела, которое ему поручили. Однако последующие события доказали, что он заблуждался.

На следующий день одинокий пассажир сошел с поезда на станции, затерявшейся среди зеленых просторов Московской губернии. Паровоз зашипел, как гигантский самовар, пустил толстый клуб дыма и укатил, волоча за собой хвост из вагонов, а пассажир стал вертеть головой, высматривая встречающих. Платформа, единственным украшением которой являлась билетная будка с закрытым окошечком, была гола и пуста. Слева взгляд вновь прибывшего уперся в зеленеющий в отдалении лес, а справа возле станции приткнулся одинокий домик, за которым виднелись грядки огорода. Белая коза, привязанная снаружи к плетню, деловито объедала траву. Она повернула голову в сторону Опалина, сказала «Ме-е» голосом Лошака, шевельнула ушами, отгоняя мух, и продолжила свою трапезу. Кроме козы, поблизости не наблюдалось ни одного живого существа.

Опалин снял фуражку, вытер лоб рукавом и вернул головной убор на место. В следующее мгновение он инстинктивно почувствовал, что за ним кто-то наблюдает. Возле двери домика материализовался гражданин в форме с петлицами ГПУ, и, покосившись на них, Иван сообразил, что их обладатель, должно быть, отвечает за порядок на станции. У него были рыжие волосы, рыжие усы, рыжие глаза и рыжие веснушки – но ни один человек на свете не назвал бы его ярким или заметным. С виду он казался почти тщедушным и обыкновенным, как лист на дереве. Незнакомец тем временем смерил вновь прибывшего взглядом, считал зеленые петлицы на воротнике его гимнастерки и неспешно двинулся к нему.

– Здрасьте, – начал Опалин, ломая голову, с чего начать разговор.

– Здорово, – последовал ответ. – Из Москвы? Павлов, верно? Это тебя в Дроздово прислали?

– Я Опалин, – буркнул Иван и, понимая, что обижаться нельзя, все же глупейшим образом обиделся. – Я телеграмму прислал, чтобы меня встретили…

– Знаю, – кивнул собеседник. – Витя Терешин, – он протянул руку, и, пожимая ее, Опалин неожиданно понял, что узкоплечий невысокий агент на самом деле куда сильнее, чем кажется. – У них лошадь болеет, – он мотнул головой, указывая куда-то в сторону леса.

– Так что, они меня не встретят?

– Приедут, куда денутся, – равнодушно ответил Витя. – Заходи, не стой на солнцепеке. С козой только поосторожнее, та еще сволочь. Хуже собаки.

Коза, подняв голову, настороженно следила, как Опалин проходит в калитку. Неожиданно она прыгнула вперед, пытаясь достать его рогами, но Иван был предупрежден и успел проскочить прежде, чем она оказалась рядом.

– Хороший у вас тут огород, – не удержался он, поглядев на ухоженные грядки, которыми явно занимался какой-то опытный и любящий копаться в земле человек.

– И не говори, – вздохнул агент. – Огурцы, сволочи, так и прут, так и прут. В этом году их просто пропасть. А я, знаешь ли, клубнику люблю. Мне ее нельзя, я от нее пятнами покрываюсь, а все равно люблю. Но клубника тут не приживается, представляешь? Зато огурцы лезут отовсюду, я их уже видеть не могу. Наверное, если я елку посажу, на ней тоже огурцы вырастут.

– А что тебе огурцы не нравятся?

– Так я же столько не выпью, – признался Витя, пожав плечами.

– Ну, – осторожно заметил Опалин, проходя за хозяином в дверь дома, – их и без выпивки можно…

– Куда? Это ж огурцы. Ни вкуса, ни запаха – вода одна. И зеленые, – с отвращением добавил собеседник. – Садись.

Опалин сел и огляделся. Он и сам не мог сказать, что, собственно, ожидал увидеть в доме собеседника; может быть, портрет Ленина или Дзержинского на стене, но никаких портретов видно не было, только на календаре смутно темнел кто-то усатый с зажатой в пальцах папиросой. Покосившись на приоткрытую дверь, за которой располагалась другая комната, Опалин увидел в глубине красный угол с иконами. Проследив за его взглядом, агент подошел к двери и неторопливо прикрыл ее, после чего сердечнейшим образом улыбнулся. Было бы преувеличением сказать, что в его улыбке таилась скрытая угроза, но отчего-то гостю при виде ее уже не захотелось упоминать насчет икон и вообще как-то подавать вид, что он их заметил.

– Чаю будешь? Или чего покрепче? – спросил хозяин.

– Лучше чаю, – сказал Опалин. – Мне начальство пить запретило.

– Да? Что так?

Иван оказался в затруднительном положении, и тут его осенило.

– Может, ты помнишь, сюда передо мной приезжал агент…

– Помню. Семен Бураков, верно?

– Ну. Короче, он это… Как вернулся, допился до белой горячки. – И, изгнав из головы мысль об иконах, которые ну никак не стыковались у него с сотрудником известного ведомства, Иван доверительно наклонился вперед. – Слушай, раз ты все тут знаешь, скажи мне, только честно. Что тут творится?

Рыжий невзрачный человечек, меряя его взглядом, медлил с ответом. Скрипнула, поворачиваясь на петлях, дверь, и на пороге возникла крестьянского вида молодая женщина с платком на голове. У нее было круглое лицо, голубые глаза и светлые волосы. Всем своим видом она словно излучала безмятежность, и, хотя ее нельзя было назвать красавицей, симпатию она внушала с первого взгляда.

– Марфа, жена моя, а это из Москвы товарищ, – сказал хозяин дома, обернувшись к ней и кивая на гостя. – В Дроздово приехал, чертей гонять. – И он хохотнул. – Ты это… чайку бы нам. Хотя нет, – поправил он себя, – какой чай по такой жарище… Квас есть?

– Квас есть, – подтвердила жена.

– Ну давай, неси, что ли…

Марфа покосилась на Опалина и вышла.

– Я тебе не помешал? – не удержался Опалин.

– Хороший человек помешать не может, – ответил Терешин, интонацией ухитрившись запихнуть в эту незамысловатую фразу как минимум два слоя подтекста. В первом он словно сомневался, хороший ли человек его гость; во втором как будто посмеивался над собственными сомнениями. Был там, возможно, и третий слой, которым агент давал понять, что на самом деле ему на Опалина совершенно плевать. Иван, который всегда и во всем предпочитал прямоту без всяких подковырок и задних мыслей, почувствовал, что теряется.

– Ты меня спрашивал, что тут творится, – продолжал хозяин дома, стоя и барабаня пальцами по столу. – Ничего хорошего. Ты где жить собираешься?

– Ну, – начал Опалин, – раз все, как я понял, происходит в усадьбе, я собирался там и поселиться.