Таймбург – город времени, нет, не так, город – само время, в котором можно заблудиться, блуждая от эпохи к эпохе…

Атемпус – город-безвременье, город по ту сторону времен и пространств.

Ищу, в какой город отправиться дальше, смотрю города – на расстоянии, ищу, чем помочь где какому городу, – советом, делом, словом, где написать легенду, где картину, где чертеж замка…

«…не получается», – говорит мне город, – «шпиль рушится».

Понимаю, что учел не все, далеко не все, что не все я могу увидеть и понять на расстоянии…

«Иду… уже иду в город…»

Спешу к городу, через полдня пути уже вижу в отдалении исполинский мегаполис, закрученный в спираль, в ракушку, в которой прячется создатель города. Он как всегда недоуменно смотрит на меня, он не может понять, кто я, и что я, как такое возможно, чтобы сам по себе…

Настраиваю шпиль, все и правда оказалось сложнее, чем я думал, – первый раз за столько лет чувствую настоящее воодушевление, попалась действительно сложная задача…

…не сразу спохватываюсь, что так и не рассмотрел город как следует, – что-то неуловимо знакомое в этих краях, что-то, что-то…

– Вы родом отсюда, – говорит город.

Он не спрашивает. Он утверждает. Когда я разламываю хлеб, не режу – разламываю, сам не знаю, почему – разламываю, да потому что, потому что так делали там, где я родился и вырос, так делает этот город…

– Вы родом отсюда, – говорит город.

Вечер.

Сумерки ноября.

Шорохи подступающей ночи.

Свет фонарей.

Города собираются в круг, разжигают костер, греют озябшие руки у очага, рассказывают друг другу страшные истории о далеких краях. Снова вспоминается что-то давно отжившее, забытое, как грелись у костра в сумерках подступающей зимы, говорили о чем-то страшном, от чего хотелось придвинуться поближе к огню…

Там чудища, говорит Часоград.

Там чудища, говорит Луноград.

Там чудища, говорит Времяград.

Их имена кажутся мне рычащими, спотыкающимися о самих себя, родными – и в то же время непривычными, так бывает, когда не слышишь их много лет, когда они уходят куда-то в глубину памяти, а потом вскрываются, как старые раны, кровоточат…

Понимаю, что ничего не знаю про мир, в котором я родился и вырос.

Ничего…

Они там людей едят, говорит Сонград.

Они там людей едят, вторит ему Хлебград.

Там нет городов, говорит Звездоград.

Там нет городов, вторит Часоград.

Там ужасы, говорит Времяград.

И смотрит вопросительно на меня, ждет, когда я скажу – там ужасы.

Мотаю головой, говорю – быстро, отрывисто, нервно, что там, там, там, за горизонтом, за краем земли, там города, такие, же как, вы, у них тоже раковины закручены в спираль, у них тоже свои дома и улицы, свои колокольни, свои лестницы и мосты…

Надо мной посмеиваются, хорош завирать в самом-то деле…

Я не выдерживаю, я показываю им копии городов, которые натащил со всего мира, вот, смотрите, это Таймбург, город времени, да, Времяград, а это Темпополис, он тоже… тоже город времени, а это Луневилль, да, господин Луноград, там тоже месяцы на башнях, а это…

Они смотрят. Они не верят мне. Они изумлены, они даже и представить себе не могут, что где-то там, за горизонтом, куда не заглянуть, такие же города, и улицы, и дома, и жители, и часы, бьющие на башне, и изящные ограды мостов…

Они нас не любят, наконец, говорит Сонград.

Они нас не любят, подхватывает Звездоград.

Я снова показываю копии – имбирный пудинг, которым кормил меня Пудигн-сити, пряники от Таймбурга, уютная постель в половинке луны, куда устроил меня на ночлег Старбург.

Показываю купола и шпили, мосты и туманы, туманы над мостами, мосты над туманами, Туманоград не верит, так это же я, не-е-е, это Смогбург…

Потрескивает пламя костра.

Города с завистью смотрят на горизонт, где там, там, там…

Часоград с тоской говорит, вот бы тоже поехать куда-нибудь, посмотреть мир, так это же как трудно, где это видано, чтобы города так далеко ходили, да еще и через границы, где это видано, неприлично просто, да и как этот город исполинский на себе потащишь…

Звездоград с тоской говорит.

Туманоград с тоской говорит.

Так говорят города.

Мне уже и самому неловко, что я был там, я видел города, я ходил по улицам, я писал картины на стенах, я ел луну, запеченную в соусе из погасших звезд, я пил рассветы первого вешнего дня, я был там, где не бывает снега, а бывает безнег, а они – нет.

Враки все это, – не сдается Сонград.

Враки, – вторит ему Хлебград.

Остальные думают, подхватить про враки, или нет.

Не подхватывают.

Нас пятеро.

По числу стран.

Вернее, это я уже потом спохватился – что нас пять человек, по числу стран, раньше я об этом не размышлял.

«…я помогу вам», – говорю я городу.

«А?»

Город пугается, я понимаю – этот город раньше не видел меня, он первый раз слышит мой голос издалека, он еще боится. Я пытаюсь объяснить ему, кто я, и что я, – тут же понимаю, что это бесполезно, он не может понять, он должен увидеть…

…и почувствовать.

«Я сделаю вам ограду», – говорю я.

«А?»

«Я сделаю вам красивую кованую ограду. Больше никто не упадет за край земли».

«А вы…»

«…умею».

«А…»

«…умею», – я торопливо показываю городу эскизы моих оград, это вот в Таймбурге делал, это в Сонграде, это в Мунсити, это…

Городу нравится – я это чувствую, но город все еще сомневается, он не знает меня, он…

Тут, главное, не торопиться. С одной стороны – не хватать за горло, не торопить, пусть он подумает – но не сильно, надо бы поднажать, намекнуть, другие дороже возьмут, да и сделают поплоше, не то, что вот, например, я…

Он задумывается. Я подбрасываю ему пару писем из других городов, отличный парень, что есть, то есть, жалко, мало у нас пожил, столько бы еще сделал…

Город замирает.

Ну же, ну же, ну…

Наконец, осторожно замечает, ну, мы бы были рады вас видеть при определенных обстоятельствах…

Я плохо понимаю язык города, я хватаюсь за это – рады видеть, я даже не обращаю внимания на какие-то там обстоятельства, я даже толком не перевожу эту фразу – она переводится как-то коряво, неумело, спотыкается сама об себя.

Ладно.

Главное – рады видеть…

Я спешу к городу – я здорово вымотался за последние дни, но я спешу к городу, ведь он ждет меня, он волнуется, он нетерпеливо смотрит на часы, которые высоко на башне, в которых живут летучие мыши и летучие совы.

Легкая пыль клубится на горизонте пустыни.

Еще не верю, что вижу.

Еще не верю себе.

Нет.

Никакой ошибки.

Город спешит мне навстречу.

Сжимается сердце – первый раз вижу, чтобы город сам шел ко мне навстречу, чтобы вышел встречать меня…

Взмахиваю крыльями, сильнее, сильнее, к черту усталость, к черту всё, я должен поспешить к нему…

…пуля прожигает крыло.

Еще одна.

Еще.

Еще.

И снова – не верю себе, не понимаю, взмахиваю белыми крыльями, распускаю за плечами белый плащ, белый флаг, что им еще нужно, чтобы понять…

…это уже потом, потом – что ничего он не понимал, этот город, что боялся, что он стрелял, потому что хотел стрелять, что…

…мир заливается кровью.

Песчаная пустошь бьет по лицу, ломает крылья.

Лететь.

Бежать.

Ползти.

Если это можно назвать – лететь, бежать, ползти, прочь от смерти, прочь от выстрелов, прочь от города, который хочет убить меня, – что-то темнеет там, впереди, обрыв, пусть это будет не обрыв, пусть это будет граница, города не ходят через границы, если я дотащу свое тело, такое тяжелое, такое будто бы не мое, холод, холод, как холодно, красные дорожки уходят в песок…

Граница…

Граница…

…грани…

Хватаюсь за грань, переползаю через острый угол, мне кажется, что сейчас развалюсь пополам – падаю на песок.