Впервые она не обратила внимания ни на марку авто, ни на внешность водителя, ни даже на брелок, который обычно болтался у всех таксистов на зеркальце или ключах. Неравнодушная к подобным безделушкам, сейчас она не сумела бы восстановить в памяти и цвет машины.
Слабые ноги понесли к ограждению, ладонь машинально нащупывала пропуск в кармане. Подошвы ботинок раздражающе громко шаркали по земле, и россыпи щебня, непонятно откуда тут взявшиеся, хрустели, отзываясь покалыванием в ступнях.
Глаза почти ничего не воспринимали, переключившись на «аварийный режим» тоннельного зрения – видели только то, что прямо перед ними, и никаких лишних деталей ради экономии энергии.
Девушка молила всех известных богов о том, чтобы никакое глупое препятствие не помешало ей добраться до комнаты. Не теперь, когда она уже так близка к цели. Интуиция подсказывала ей, что препятствие обязано быть, а Фаина привыкла опираться на шестое чувство даже больше, чем на объективные факты.
Какое-никакое облегчение появилось, едва Фаина оказалась на территории общежития. Разум прояснялся в прямой зависимости от сокращения расстояния до жилого корпуса. Перетерпеть физическую боль возможно, если сознание остается в порядке, но никогда – наоборот. Это правило Фаина уяснила давно. Но чтобы освободиться от боли, надо победить в себе животное, коим являешься в большей степени.
Шаг за шагом она проклинала поганую наследственность. А заодно и себя. За то, что никогда не может взять себя в руки и решить проблему, которая действительно мешает жить. Казалось бы, все карты на руках, чтобы себя спасти. Просто бери инструкцию и следуй ей. Но нет. Придерживаться заданного алгоритма – не в ее стиле.
Лифт не работал, в отличие от закона Мерфи2. Чуда не могло произойти. Но хотя бы никто из встречных не пытался с нею заговорить, и на том спасибо. Что может быть хуже разговора, который завел не ты сам?
Подъем по лестнице дался тяжело. Кровь пульсировала в висках, словно под кожей трепыхалось небольшое насекомое. Цвет стен, за которые Фаина держалась на случай падения, напоминал ей сейчас порошок из высушенной морской воды, смешанный с песком. Ее не волновало, что эту бледно-зеленую водицу невозможно высушить до состояния порошка. Она-то себе это прекрасно представляла, так какое значение имеет реальное положение вещей?
На своем этаже Фаина не встретила ни единой души. Будто все вымерли. В общежитии всегда кто-то шумит: шляется без дела, готовит, смывает унитаз, курит на балконе, громко слушает музыку, кричит или смеется. Пустые коридоры несвойственны этому социальному организму, особенно ближе к вечеру.
Едва преодолев порог своей комнаты, она, не разуваясь, в чем была, без сил повалилась на пол и пролежала так, пока ей не стало лучше. Настолько лучше, чтобы подняться на ноги и отыскать лекарство.
Кто знает, сколько времени прошло. Периодически девушка засыпала, урывками успевая подумать о работе или вспомнить какие-то ужасно неприятные случаи из детства. Например, когда поругалась с соседским хулиганом, и он насыпал ей земли в глаза. Самой решить эту проблему тогда было сложно, пришлось идти к родителям и жаловаться. Был, конечно, скандал. Что сейчас с тем мальчиком? Где он? И, самое главное, как же его звали…
Или, например, когда соседки выкрали и прочитали ее дневник, и не по вкусу им пришлась ее честность… Тогда, помнится, даже мать узнала, что было написано внутри. И ей тоже не понравилось. Омерзительно вспоминать. Но мозг, агонизируя, делал это по своей воле и усмотрению, не спрашивая мнения хозяйки. Будто только негативными фрагментами памяти можно вернуть себя в адекватное состояние. И мозг, заботливый, решил калейдоскопом прокрутить их все.
Фаина вдруг поняла, окончательно проснувшись, что скучает по отцу. По его незамысловатому характеру, молчаливости и щедрости. Тем качествам, которые она лелеяла в себе и ценила в окружающих, что бы ни происходило. Ей стало до того грустно, что двигаться не хотелось. Апатичное настроение обычно приковывало ее к земле и не отпускало. Но с пола все-таки пришлось подняться.
Таблетки подействовали довольно быстро. Стоило принять их сразу, а не валяться на полу в ожидании второго пришествия. Несмотря на облегчение, Фаина решила добить себя (или же недуг, укоренившийся внутри нее подобно мерзкому паразиту?) контрастным душем и полностью взбодриться. Нужно было выгнать из тела болезную слабость.
После подобных приступов еще в течение суток нельзя есть ничего сладкого, чтобы не стало совсем худо. Это Фаина на собственном опыте определила. Безо всяких врачей. А если нельзя есть сладкое, то остаток дня будет дерьмовым, к бабке не ходи.
Никуда не торопясь, Фаина переоделась в домашнее, затянула потуже волосы на затылке, перекинула полотенце через плечо, вздохнула и вышла из комнаты. Повезло, что время было не то, когда к душу выстраивается очередь, и только попробуй влезь, не осведомившись сначала, кто за кем занимал. Временная безлюдность сыграла на руку.
Душ представлял собой тесную вытянутую кабину, напоминающую граненый стакан не первой свежести, захватанный и мутный, с многолетними следами ладоней и ступней многочисленных жильцов. В одной из любимых книг Фаины описывались схожие по форме кабины, вот только пользовались ими загадочные пришельцы-странники3.
Внутри было сломано все, что только можно сломать. Ржавые краны и вешалки неоднократно пытались починить, но надолго такой починки не хватало. Благие намерения в этом месте сталкиваются с ядовитым, деструктивным безразличием, а потому быстро иссякают. То ли из гадливости, то ли от постоянной тесноты, то ли от наплевательского отношению ко всему, включая собственный уют, жильцы снова и снова засоряли душ, отрывали крючки для одежды, полочки для мыла и мочалок, расшатывали трубы и душевые краны.
Им не нужно было сговариваться, чтобы всем вместе понемногу портить общее пространство проживания. Они словно бы подключались к коллективному разуму, и каждый прилагал совсем немного усилий к разрушению, сам того не замечая. Поэтому при любой попытке найти единственного виновного было невозможно. Все виноваты быть не могут, а если никто не виноват, то тут и говорить не о чем. Так все и кончалось раз за разом.
Если кабину окончательно приводили в негодность, это означало, что пользоваться ею теперь невозможно в принципе. Жильцы направляли банно-тазиковое паломничество на другой этаж или в другой блок, где кабина не была забита сором и волосами и вымазана различной человеческой грязью, не воняла как загородная свалка.
Непригодные кабины подолгу не чистили, всем было не до того. Приходилось терпеть накапливающиеся вонь и грязь, которые вроде бы и не ты создал, но ответственность за все это почему-то чувствовал из-за вездесущего запаха. Такое положение вещей давило на психику – каждый день по капельке. Медленно, но верно собирался небольшой водоем безумия. В нем хотелось кого-нибудь утопить. Разум шептал, что лишь после этого наступит облегчение.
Временами жить в этом затхлом местечке, где каждому плевать на себя, становилось психически невыносимо. И Фаине хотелось закричать, убежать отсюда босиком, без ничего, вымыться, отдохнуть, выспаться. Где-нибудь далеко. Возможно, в другом мире, куда увели целое население планеты через портал в одной из любимых книг.
Единожды, курсе на втором, Фаина по доброте душевной и отсутствию на тот момент какой-либо брезгливости прочистила водостоки, надраила стены душа, испачканные чем-то страшным (не хотелось даже задумываться, чем именно), вкрутила новую лампочку. Помнится, она ощущала себя героем, бескорыстно вершащим добро, меняющим мир к лучшему.
Но едва стало ясно, что даже взгляда благодарности не обратится в ее сторону, а история с загрязнением повторится снова и снова, как чертово колесо Сансары, Фаина спокойно решила больше никогда ни за кем не убирать, кроме себя. Раз и навсегда пришлось зарубить себе на носу, что люди не заслуживают проявления тех высоких душевных порывов альтруизма, что случаются с каждым из нас.
