– Вполне возможно. Но я свидетелем быть не могу.

– Конечно. Вы пострадавший. Вы, так сказать, жертва.

Я с трудом сдерживаю улыбку.

– Да никакая я не жертва! – взрывается Николов. – Первый раз слышу об этой краже! И не понимаю, чего вы от меня хотите, в конце концов. Какие-то кофточки!..

– Ну хорошо, – примирительно говорю я. – Оставим пока эту кражу. Займемся другим фактом, если вы не возражаете.

– Возражаю, – буркает Николов.

– И все-таки придется заняться. Он касается вас, раз вы жили в том номере. После вашего отъезда мы нашли там листок с какими-то расчетами. Не могли бы вы нам их объяснить?

Я протягиваю ему листок. Но Николов, бросив мимолетный взгляд на него, отстраняет мою руку.

– Извините, но я ничего подобного не писал.

– Вот как? А вы все-таки возьмите и посмотрите на обратную сторону.

Николов неохотно берет листок и переворачивает его.

– Ну и что? – раздраженно спрашивает он. – Ничего здесь нет.

Я чуть-чуть наклоняю листок в его руке.

– Линии какие-то, – говорит Николов.

– Это оттиск записки, написанной на предыдущем листке, – поясняю я. – Вот увеличенная фотография ее, сделанная в косых лучах.

Я показываю ее Николову.

Он с интересом вглядывается в нее и восклицает:

– А ведь тут что-то написано!

– Именно. И наши эксперты не только ее прочли, но и установили автора. Это вы писали, Иван Харитонович.

– Я?!..

– Да, вы. Вот текст записки. Прочтите.

На лице Николова проступает беспокойство. Но по мере того, как он читает записку и улавливает ее смысл, беспокойство сменяется очевидной тревогой.

– Это не я писал, – говорит он и отодвигает от себя лежащие перед ним бумаги.

– Вы, Иван Харитонович. Вот заключение экспертов. Прочтите.

– Не желаю! – почти кричит Николов. – И грош цена вашим экспертам в таком случае!

Ну это уж слишком. Он же умный человек. В конце концов, ему можно напомнить и некоторые имена. Все, кроме Пирожкова, его упоминать не следует, это тоже ловушка для Николова, и пусть она останется в резерве. Впрочем, она, возможно, сейчас и не понадобится. В глазах у Николова нарастает страх, пальцы нервно барабанят по чемоданчику, лежащему на коленях. Да, я себе представлял его совсем другим, этого Николова, умнее и сильнее, что ли.

– Иван Харитонович, – говорю я. – Дело гораздо серьезнее, чем вы полагаете. Вот послушайте. После кражи вы внезапно и поспешно скрываетесь, заявив дежурной, что вам срочно надо вернуться в Пензу. Это был обман, в Пензу вы не поехали. В Москве вы вели себя тоже достаточно подозрительно. Об этом свидетельствует, в частности, жилец соседнего номера, с которым вы познакомились, некий Виктор, вы его помните?

– Не знаю такого! – с вызовом отвечает Николов.

– А Варю, с которой вы познакомились на трикотажной фабрике, вы тоже не знаете? Очень красивая женщина, кстати.

– Тоже не знаю!

– А она вас хорошо запомнила. Вы ей собирались подарить такой роскошный браслет. Как же так, Иван Харитонович?

– Повторяю, никакой Вари я не знаю и на трикотажной фабрике никогда не был.

– Но все это не самое важное, – с ударением говорю я. – Самое важное – вот эта ваша записка. В ней прямая угроза расправы с кем-то. И мы…

– Да не писал я ее! – с неожиданным отчаянием восклицает Николов. – Честное слово, не писал! Это… это ошибка, уверяю вас!

– Она написана вашим почерком, – терпеливо говорю я. – Вашим. Тем самым, каким вы заполняли регистрационный листок в гостинице. Понятно вам?

– Ошибка! Вот мой почерк! Вот! Смотрите!

Николов дрожащими пальцами открывает свой чемоданчик и лихорадочно роется в лежащих там бумагах.

Я с усмешкой спрашиваю:

– Что же, в Москве вы писали другим почерком? Тогда зачем, разрешите узнать?

– Да нет же!..

Тут Николов, видимо, на что-то решается, перестает рыться в своем чемоданчике и, оглянувшись в сторону Игоря и Рогозина, понизив голос, говорит:

– Ну хорошо. Можно с вами поговорить наедине?

Я отрицательно качаю головой.

– Нет. Этот товарищ приехал со мной из Москвы, – я указываю на Игоря. – А это начальник уголовного розыска Пензы. Они должны все знать. Так что наедине разговор не получится.

– Ну хорошо, хорошо! – взволнованно восклицает Николов. – Но секреты вы, по крайней мере, умеете хранить?

Я с удивлением смотрю на него и машинально отвечаю:

– Да, конечно, – но тут же с улыбкой добавляю: – Впрочем, смотря от кого.

– От моей жены, например!

– Да, тут вы гарантированы, будьте спокойны.

Я начинаю ощущать неясное беспокойство. Мне кажется, Николов собирается выкинуть новый фокус, и я почему-то не уверен, что мы сможем быстро в нем разобраться. Пожалуй, Николов не так прост, как это мне показалось вначале.

– Так вот… – торопливо произносит он, наваливаясь грудью на стол. – Так вот, – повторяет Николов и проводит ладонью по лбу, – если хотите знать, я никогда не жил в той гостинице, ни одного дня! И паспорт у меня украли сразу, как я приехал в Москву, в ресторане, на вокзале. А жил я все время… ну у одной знакомой, в общем. Если уж на то пошло, можете проверить! Я вам дам адрес. И жильцы соседних квартир подтвердят. Пожалуйста! И вы можете устроить новую экспертизу с моим почерком! И можете показать меня в гостинице! Ноги моей там не было!

Я ошеломленно смотрю то на него, то на Игоря и Рогозина. На их лицах такое же изумление, как и на моем. И тревога тоже.

Вот это номер! У меня нет сомнения, что Николов сейчас говорит правду. Значит, в гостинице по его паспорту жил совсем другой человек, двойник этого Николова! А сам он все это время находился у своей приятельницы, боясь даже заикнуться о потере паспорта, и, так сказать, «срывал цветы удовольствия».

Итак, все предстоит начинать сначала. Весь поиск, все распутывание сложнейшего клубка. Степень опасности того неведомого человека намного возрастает. Жить по подложному, чужому паспорту – для этого надо иметь серьезные причины, не так ли? А пока что надо выяснить у Николова, на этот раз подлинного Николова, как же все-таки его паспорт попал к тому человеку, может быть, он какую-нибудь ниточку нам даст?

Между тем Николов заметно успокаивается: он чувствует, что мы ему верим, и опасность оказаться замешанным в каком-то неведомом ему преступлении, кажется, миновала. Ну, а грешок, в котором он признался, нас, очевидно, не интересует.

– Скажите, Иван Харитонович, – обращаюсь я к нему после минутного молчания, – как же украли у вас паспорт? Вы ведь даже помните, где именно это произошло?

– В том-то и дело, что помню. Прекрасно помню, – охотно подтверждает Николов. – На вокзале, в ресторане. Но вот как это случилось, ума не приложу. Я уже все перебрал, буквально все. Хотя… – он нерешительно умолкает. – Пожалуй… после того, что вы мне сообщили…

– Что же после этого?

– Видите ли, в поезде, на пути в Москву, я познакомился с одним человеком. Весьма, кстати, приличным, я бы даже сказал, интеллигентным и солидным.

– Он ехал тоже из Пензы?

– Нет. Из Куйбышева. Тут произошла забавная история. Подхожу я к вагону, а около него с каким-то неизвестным стоит мой приятель, он вернулся из Куйбышева. Ну, обнялись, и он говорит: «Ваня, передаю тебе моего попутчика. Знакомьтесь. Скучать не будете». Вот так и получилось.

– А кто этот ваш приятель?

– Сева Страхович, мой сослуживец.

Я смотрю на Рогозина, и тот незаметно мне кивает. Взял, значит, на заметку этого Севу. А еще через минуту Рогозин выходит из кабинета.

– Ну, когда поезд отошел, мы разговорились, – продолжает между тем Николов. – Он всякие забавные истории рассказывал. Перекинулись в картишки, коньячок у него с собой оказался. Словом, все было весьма приятно. А поезд в Москву пришел среди дня. Ну и решили мы на прощание вместе пообедать, тут же на вокзале, в ресторане. Посидели мы там часа два, хотя ресторан, конечно, не ахти какой. И вот, понимаете, паспорт… Боже упаси, я ни на минуту не думаю на Михаила Александровича…