Я еду к себе в отдел.

По дороге я размышляю о Варваре. Что за странный характер! Ее прямо-таки магнитом тянет ко всяким приключениям и похождениям, к легким соблазнам и рискованным ситуациям. У нее нет других интересов. Главное, у нее нет семьи. А ей нужна семья, дом, дети, заботы и хлопоты о них, все радости и тревоги, с ними связанные. До других интересов Варвара просто не доросла, например, до книг, музыки, театра, до мыслей о мире, в котором она живет. Ей кружит голову ее собственная красота, ее успех, бесчисленные ее ухажеры. Они, конечно же, не составили, они отняли у нее счастье.

А вообще-то говоря, что есть счастье? Я часто задумываюсь над этим. Ведь счастье – огромное понятие, неохватное и разное. У каждого человека свое счастье, вернее, свое представление о нем. Говорят, это то, что трудом и мечтой добыто. Э, нет! Разная бывает мечта и разный труд.

У одного это деньги, власть. В этом его мечта и труд. Чтобы нажить, обхитрить, обойти, пригнуть других к земле. У нас еще есть такие. Кем же надо быть, чтобы это считать счастьем, чтобы этим жить?

Я ненавижу таких людей. Потому что рядом вижу других. За их счет пытаются жить эти, за счет подлинного труженика, открытого и доброго человека. И пусть не шепчут, не думают те, первые, пусть не говорят мне, что иначе, чем хитростью, изворотливостью, подножкой и злой силой, жить нельзя, что все, мол, хитрят, комбинируют, тащат и обманывают… Ложь!

Вот я думаю о себе. Ведь я самый обыкновенный человек. Что для меня счастье? И тут у меня перед глазами сразу встает Светка в своем голубом облегающем свитере, очень стройная, легкая, узкие плечи, перепутанные волосы и плутовской, задорный взгляд. Она наверняка знает, что такое счастье, моя Светка. И я знаю. И буду знать еще лучше, когда мы будем вместе, вдвоем, совсем. Когда я усну, и рядом будет Светка. Когда я проснусь, и она снова будет рядом. Вот счастье. Мне не нужно другого.

И еще у меня есть моя работа. Я ею горжусь и ее люблю. Мне ужасно интересно работать, а главное, я ощущаю каждый день, каждый час, как эта работа нужна людям. Уголовный розыск – я бы так сказал – это инструмент или, точнее, первое оружие справедливости. Ибо каждое преступление – это дерзкий вызов всему обществу, это горечь и оскорбление, это утрата и некая социальная микрокатастрофа к тому же. Значит, помешать этому, сделать все возможное, чтобы это предотвратить, – важная и святая задача. А уж если оно произошло, то найти, во что бы то ни стало найти преступника и отдать его в руки правосудия. Так было с Мушанским. Так будет и с Николовым, который задумал расправу над кем-то. Должно так быть.

От высоких мыслей о счастье я невольно перехожу к своим сегодняшним делам и заботам. Да, надо найти этого Николова, и как можно быстрее, пока не случилось непоправимое.

Но разговор с Варварой почти ничего не дал. Почти…

Я возвращаюсь к себе в отдел, в дверях сталкиваюсь с Валей Денисовым.

Ого! Валя непохож на себя, Валя взволнован. Он, такой сдержанный, даже хватает меня за лацкан пальто и говорит:

– Слушай, Виталий! Только что получена шифровка из Пензы. Николов вернулся домой! Как миленький вернулся. Ты представляешь?

Я ошеломленно смотрю на него.

С утра у меня все валится из рук. Я ни на чем не могу сосредоточиться. Мысли заняты только одним: нашелся Николов, вернулся домой, сам вернулся, как ни в чем не бывало! Что это может означать? Ну, во-первых, нам теперь не надо метаться по разным городам в его поисках, разыскивать и допрашивать уйму людей и ломать себе голову. Вот он, Николов, собственной персоной. Конечно, с ним придется повозиться и задать ему немало весьма щекотливых вопросов. Он, естественно, будет лукавить, темнить и петлять, хитро и заранее продуманно, однако все это уже не идет в сравнение с тем, что предстояло бы нам, не вернись Николов домой. Во-вторых, его возвращение означает, что таинственная встреча «всех» окончена, и с той «сволочью» они, видимо, разделались. Вот это уже серьезно. Это может оказаться непоправимо. И наконец, в-третьих, дело, так или иначе, близится к концу. Теперь надо поскорее добраться до этого Николова, посмотреть на него, потолковать. Мне надо ехать в Пензу, вот что, и как можно быстрее!

Все эти соображения я и излагаю на совещании у Кузьмича, когда он наконец появляется у себя в кабинете. С утра его вызвали к начальству, и поэтому совещание наше состоялось только в середине дня.

После моей речи, горячей и торопливой, которой наше совещание и началось – я просто не в силах был удержаться, чтобы побыстрее не выплеснуть все свои соображения, – Кузьмич, ухмыльнувшись, говорит Вале Денисову:

– Ну а теперь доложи толком и подробнее, что сообщила Пенза.

И Валя невозмутимо докладывает:

– Николов вернулся два дня назад. А вчера сам пришел в милицию и подал заявление об утере паспорта. Он его потерял, мол, в дороге, когда возвращался из Москвы домой. Ну, его вежливо и осторожно, так, чтобы не спугнуть, спросили по этому факту, и насчет кражи у него в гостинице тоже, конечно. Это не допрос был, а так, беседа.

– Что же он ответил? – спрашиваю я нетерпеливо.

– Насчет паспорта ничего особенного. Потерял, и все. А может быть, и украли. В поезде.

– Так он поездом, значит, приехал?

– Говорит, поездом.

– Интересно. Ну, дальше.

– А вот насчет гостиницы, тут он уже крутит, – продолжает свой доклад Денисов. – Правда, гостиницу он назвал верно, ту самую. Но утверждает, что кражи в его номере никакой не было, и ничего у него из вещей не пропало.

– Как же так, а кофточки? – снова вмешиваюсь я.

– Говорит, никаких кофточек у него не было.

Все озадачены. Я тоже. Что это еще за номер такой? Какой смысл Николову отрицать очевидный факт, ничем, казалось бы, ему не грозящий?

– Больше ни о чем его не спрашивали, – заканчивает Валя. – Приняли заявление насчет паспорта, и все.

– Это правильно, – кивает Кузьмич и добавляет. – Ну, теперь насчет второго дела доложи, насчет всех этих странствующих и путешествующих граждан из четырех городов.

– Слушаюсь.

Валя развязывает тонкую папку, которую все это время держал на коленях, и вынимает оттуда уже известную мне таблицу. Я сразу замечаю, что в ней появилась еще одна графа, почти вся уже заполненная.

– Значит, так, – говорит Валя, поглядывая в таблицу. – Установили, кто куда уехал. Дело это оказалось нетрудное.

– Вот так-то, – басит со своего места Петя Шухмин. – А то сразу: «исчезли». Не в джунглях небось живем.

Валя пропускает его замечание мимо ушей и ровным голосом продолжает:

– Данные получены следующие. Леонид Васильевич Палатов из Ростова отправился в Свердловск, в командировку.

– Ты сразу и место работы их напоминай, – говорит Кузьмич.

– Слушаюсь. Палатов – заместитель начальника ОКСа ростовского завода. Теперь дальше. Галина Остаповна Кочерга, продавец комиссионного магазина в Одессе, взяла неделю отпуска за свой счет и уехала к заболевшей матери в Краснодар. Между прочим, предъявила телеграмму с вызовом. Орест Антонович Сокольский, директор торга в Ленинграде, тоже выехал в командировку, в Харьков. Наконец, Олег Иванович Клячко, врач из Куйбышева, выехал в Астрахань по самому прискорбному поводу – хоронить отца.

И тут я неожиданно вспоминаю, наконец, эту фамилию. По паспорту этого человека жил на вокзале в комнате для транзитных пассажиров Мушанский! Ну конечно же! Сейчас, правда, это особого значения не имеет. Но я все же испытываю облегчение.

– А насчет Пунежа, Федор Кузьмич, ничего сказать нельзя, – заканчивает между тем Валя. – Там абонент Николова пока не установлен.

Теперь, однако, все это не имеет значения, раз Николов нашелся. Теперь надо браться за него самого. И конец делу.

Кузьмич неопределенно хмыкает и переводит взгляд на Игоря.

– Ну а ты, Откаленко, что скажешь?

– Согласен с Лосевым, – хмурясь, говорит он и добавляет: – Ему надо самому ехать в Пензу.