— Что это, уж не тонул ли?

— Нет, оступился малость, — Андрейка не хотел рассказывать об оплошности нового товарища.

— Айда в избу — и на печку, — скомандовал дед.

В избе он велел Андрейке переодеться во все сухое. В длинных дедушкиных штанах, большущей рубахе Андрейка стал смешным, как клоун из цирка. Посмеявшись, ребятишки напились горячего чаю и забрались на печку — отогреваться.

На другой день Андрейка пришел к дедушке рано. Кирик обрадовался ему. Не успели мальчишки сбежать с крылечка, как Кирик вздрогнул от неожиданности: на двор с шумом опустились четыре утки.

— Это дедово хозяйство, — объявил Андрейка. — Давай их кормить.

Андрейка и раньше кормил дедушкиных уток. Они привыкли к мальчику и спокойно разгуливали прямо у его ног.

Ребята принесли из избы размоченные хлебные кусочки, и утки принялись с удовольствием клевать это угощение. Одна из них — с изумрудной головкой, с белой полоской вокруг шеи, с коричневой грудкой — особенно понравилась Кирику.

— Смотри-ка, чудеса! — показал он на нее Андрейке, — новая утка к дедушке прилетела, вчера ее не было.

— Это дикий селезень, — сказал Андрейка. — Их много здесь у дедушки кормится.

Вдруг дикая утка поднялась и полетела. За ней одна за другой поднялись дедушкины и скрылись за кустом. Кирик знал, что домашние утки не умеют летать, и забеспокоился:

— Они же могут потеряться!

— Не бойся, дедушкины утки летают, как дикие, и всегда домой возвращаются, — успокаивал его Андрейка. — Пойдем на берег, они, наверное, там.

Оказывается, утки действительно далеко не улетели. Ища на мели естественный корм, они забавно опускали головы и одновременно подымали хвосты.

Подошел дедушка.

— Дедушка, вон селезень дикий — во-он с полоской на шее. Какой красивый! Вот бы его ручным сделать.

— Я слыхал, соли надо ему на хвост посыпать, тогда он ручным станет, — пошутил дедушка.

Но Кирик все же решил заняться воспитанием «дикаря».

Он принес миску с овсом, рассыпал зерна от берега по тропинке во двор и сказал:

— Будем ждать гостя!

Вечером дедушкины утки, вернувшись домой — «ужинать», вовсю расправлялись с рассыпанным зерном. Мальчишки же ждали селезня. Вот и он!

Дикая птица, расталкивая уток, жадно таскала зерно. Селезень худой, быстрый, не то что дедушкины откормленные утки. Двигался он проворно, но часто настораживался и распускал крылья, готовый улететь. Утки уже стали расходиться, а селезень все продолжал клевать зерно.

Андрейка потихоньку взял длинную хворостину и протянул ее под самые лапы птице. Селезень нисколько не испугался, а просто перешагнул через тонкий конец хворостины и снова занялся едой.

— Почему он не боится? — тихо спросил Кирик.

— Прутика никакая птица не испугается, — ответил Андрейка. — Думает, ветка какая-нибудь…

На другой день селезень опять прилетел. И был он уже спокойнее.

Кирику стало казаться, что селезень привыкает. Еще неделя, и он будет жить в сарае. Но селезень не привык. Он улетел да еще заманил с собой дедушкину утку. Дедушка страшно рассердился, говорил, что из-за мальчишек добро пропадает, лучше бы птица в суп пошла.

Два дня ждали утку, а потом про нее забыли. Через пять дней вернулась беглянка. А селезень больше не прилетал.

День стоял жаркий. Вода в заливе Черного озера была, как парное молоко. Андрейка шел к дедушке Назару, да свернул к озеру — искупаться. Он уже стал на ходу снимать рубашку, как вдруг услышал странные звуки, доносившиеся с дедушкиного двора. Какие-то хлопки, похожие на выстрелы. Что такое? Заказник — самое тихое место. Андрейка повернул ко двору и услышал еще один выстрел. Правда, звук был какой-то короткий, не похож на настоящий выстрел. Андрейка распахнул калитку и увидел Кирика, стрелявшего из игрушечного пугача. Вот он вытянул руку, приготовился… и тут Андрейка выхватил его игрушку.

— А, попался браконьерчик! Ты что, не знаешь, что в заказнике нельзя стрелять?

— Но это же не настоящее ружье! — оправдывался Кирик.

— И шуметь игрушечным оружием тоже нельзя.

Кирик рассердился. Он схватил Андрейку за ворот и закричал:

— Отдавай револьвер, а то я с тобой не буду играть.

— Ну и не играй! — Андрейка выскочил за ворота, унося игрушку.

Перед обедом вернулся с обхода дедушка. Застав Кирика одного, подивился: уж больно растерянный вид был у внука, вроде даже плакал?

— Ну что пригорюнился, заскучал?

— Дедушка, а правда, из игрушечного револьвера нельзя стрелять в заказнике?

— Это смотря какой револьвер — сколько от него шуму будет.

— А я из-за пугача… с Андрейкой поссорился, — с трудом выговорил Кирик.

— А, вот оно что! Шуметь в заказнике нельзя, Андрейка прав, но ты не тужи — придет после обеда, не умеет он долго сердиться.

Оказывается, дедушка хорошо знал Андрейку. Не успели пообедать, а он уже сидит на скамейке у дома егеря и рисует прутиком на песке какие-то узоры.

Когда Кирик вышел на крыльцо, Андрейка положил на скамейку игрушку и сказал:

— Забирай свою побрякушку да спрячь ее подальше.

Наступило неловкое молчание, которое Андрейка же и нарушил:

— А хочешь, я тебе кукушонка покажу?

— Да ну, живого? — удивился Кирик.

— И даже у вас во дворе!

Забор двора заканчивался стеной дедушкиного сарая. Под крышей сарая одна доска сгнила, образовалась щель. Здесь, в укромном месте, желтая трясогузка свила гнездо, но как кукушка нашла его и подбросила маленькой птичке свое яйцо, никто не знает. Андрейка только заметил: что-то часто залетает в эту щель трясогузочка. Мальчик подставил лестницу, залез посмотреть и увидел в гнезде большущего птенца с темными полосками поперек груди. Андрейка знал, что кукушки кладут свои яйца в чужие гнезда. Ему об этом рассказал дедушка Назар.

— Ну и птичка! Ей даже сейчас не выбраться через щелку, — удивлялся Кирик.

Андрейка сказал:

— Посмотрел и уходи, птичке кукушонка кормить нужно, она при тебе не прилетит.

В этот день ребята заигрались на дворе и забыли про кукушонка. Вспомнили о нем через несколько дней, когда шли мимо сарая купаться и услышали, как под крышей около щели бьется и жалобно пищит трясогузка, из щели уже высунулась голова хорошо оперившейся кукушки.

— Беги за дедом, нужно доску выламывать, без помощи она не выберется оттуда, — распорядился Андрейка.

Дедушка пришел нехотя и сначала не поверил мальчикам, а увидев большую голову, сказал:

— Она как бы в ящике оказалась. Я изнутри тоже карниз забил, чтобы сено не вываливалось.

Дедушке ничего не стоило оторвать гнилую доску руками. Кукушонок выпал в крапиву. Летать он еще не мог: откормленный трясогузкой, в маленьком гнездышке он даже повернуться не мог.

— Несите его во двор, — сказал дедушка. — Похудеет — улетит. Эта птица тоже под охраной находится. Мохнатые гусеницы — ее лакомство. Эти гусеницы разные шелкопрядами зовутся, только с них ни шелку, ни толку — вред один. Они поедают листья дуба, яблони. Где нет кукушек, их специально разводят в лиственных лесах, чтобы сохранить деревья от этих мохнатых гусениц.

Кукушонку никто не мешал разгуливать по двору. Утиную пищу он не ел. Пил только одну воду. Однажды Кирик взял кукушонка в руки и хотел запихать ему в рот кусочек белого хлеба насильно, но кукушонок зашипел и больно хватил Кирика за палец. Больше его никто не трогал. В сумерках кукушонок засыпал у подворотни, ребята каждый день теряли его — так он цветом своим сливался с серыми досками. Потом кукушонка нашли на курином насесте, а позднее он пропал со двора, — по-видимому, улетел в лес.

Лето входило в силу. Птичий гомон поутих, даже лягушки прекратили по вечерам свою трескотню.