В углу я стоял, поджав истерзанную кожаным ремнем ребячью попку, и ковырял при этом мокрым от слез и соплей пальцем свежее выбеленую стенку:

  - Ма, ну че, ма, ну, я эти слова в книжке прочел, мне для школьного спектакля на утреннике учить их надо, ма, че дерешься-то, я из угла можно выйду, ну, не буду я больше, не буду.

  А как только меня реабилитировали, выпустили из угла и даже дали три ириски из железной банки я покорно сел за письменный стол, достал учебники и начал делать уроки. С математикой прошло без проблем: в колхозе жили пять кроликов, два ускакали, в общем, всех быстро сосчитал, а вот с русским языком застрял, почерк-то у меня почему-то остался взрослым, ровным, видимо, он не от молодости пальцев зависит, а от интеллекта. Ну, как таким каллиграфическим почерком переписывать упражнение "Мама мыла раму, Маша ела кашу...". Я карябал это как мог, чтобы было похоже на почерк ребенка, и в конце предложения специально махнул на страницу небольшую кляксу.

  Мать была и этим довольна, наверно, обычно в этом возрасте у меня кляксы были крупнее, а эта была небольшая, с копеечную монету, вообще провинностью не считалась и даже училка такую могла не заметить. Еще надо было выучить стихотворение, которое я уже вызубрил лет сорок назад и зачем-то до сих пор помнил.

  - Гляжу, поднимается медленно в гору, - я осторожно посмотрел на мать, - лошадка, везущая вороха воз.

  Ну, мать просияла, девчонка она еще, а понимает, есть что-то в ее сынишке, пусть дуром нагуленном, есть в нем какие-то способности.

  Телевизора у нас не было, и у соседей не было, ни у кого на нашей улице его еще не было. Я увернул на всю мощь грохотавшее советскими маршами радио и пошел выбрать себе книгу на вечер. Ну, так, "Анну Каренину" мне мамка не даст почитать, скажет рано еще, вот томик Мопассана до масла зачитанный, тоже пока запрещенная книга. Так что придется читать Гайдара про этих придурков Чука и Гека, которым явно не фиг делать было, или эту, как ее, "Тимур и его команду", по-нашему, конечно, это не команда у него была, а молодежная группировка, ну, ладно, прочту еще раз. Уж не знаю, как я со скуки в этом времени раньше не сдох: ну ни фига нет, да еще и в школу надо ходить.

  Я ненавижу свою первую учительницу, я раньше не знал, как я ее ненавижу. Тупая и толстая сорокалетняя тетка, властная и без чувства юмора, с хорошо поставленным голосом ефрейтора, который выстроил по партам еще более тупых новобранцев. Эту застегнутую на все пуговицы серую кофточку на моем первом школьном ефрейторе я теперь не смогу забыть никогда.

  Первым уроком у нас была родная речь, будь она не ладна. Я, наверно, единственным из всей школы получил тогда двойку по политическим мотивам. Ну, назвал я этого Мальчиша-Кибальчиша - глупым мальчиком с деревянной сабелькой, но он именно таким и был нарисован в учебнике.

  Зато по математике в этот день получил пятерку за таблицу умножения и в изложении не оставил ни одной ошибки. Ну, плевый текст, в три предложения, как добрый дедушка Ленин революцию сделал.

  А Ленин у меня на груди, со звездочки, прямо на мир смотрит, у всего класса такой Ленин на груди, друг на друга смотрит, и идем мы с этими звездочками в светлое будущее, в котором я уже однажды был.

  Я внимательно посмотрел на плоские грудки одноклассниц, но уже не на звездочного Ленина, а просто так посмотрел. Ну, неужели мне взрослому человеку теперь десять лет смотреть на этих скелетиков и дергать их за растрепанные косички.

  А из учительской, например, я видел, вышла на переменке такая отпадная практикантка, лет двадцати, конечно, для меня пятидесятилетнего слишком молода, но пока я нахожусь в теле второклассника, то можно и приударить.

  Я смело подошел к практикантке, встал на цыпочки и заученно пролепетал:

  - Зайчонок, а не сходить ли нам сегодня куда-нибудь потусоваться!

  Уж от этого моего невинного предложения познакомиться, будущая училка потеряла дар речи и видимо так и не нашла в своем словарном запасе смысла слова "тусоваться" и поняла его как-то по-другому, стукнула меня классным журналом по голове и визгливо убежала. Я победно оглядел притихших от моего подвига запуганных второклашек и пискливым голосом изобразил свое превосходство:

  - Во телка размечталась, ничего, подрастет - моя будет! А не сходить ли нам, парни, куда-нибудь посидеть, в смысле откинуться, если пивом, то угощаю, закурить у кого-нибудь найдется - я старательно при этом вспоминал свой позабытый молодежный сленг, чтобы хоть как-нибудь быть похожим на второклассника.

  При моем упоминании пива и сигарет сразу шесть наших девчонок и два мальчика наперегонки побежали к директору, чтобы донести на меня первыми.

  Я смачно сплюнул на паркет и страшно икнул на вахтершу.

  Нет, в этой новой жизни я не хочу снова стать отличником, закончить институт, стать психоаналитиком, а потом получить тюремный срок за эксперименты над жителями ярославской деревеньки Љ.

  Все, я стану другим, и старательно прицелившись, я пнул под зад самого прилежного отличника, отчего он с непривычным визгом взлетел на воздух и, только приземлившись, тут же меня страшно зауважал.

  - То-то, памперс недоделанный - шикнул я на него новым матерным словом и гордо пошагал домой, надо ведь и за матерью теперь присматривать, а то к 35 годам она четыре раза выйдет замуж и замучит меня потом новыми папами и отчимами. Ну, нет, за кого я выберу, за того теперь и пойдет, или настоящего батьку верну, ему сейчас еще тридцати лет нет, бегает где-то, а сын тут без телевизора и пепси-колы пропадает.