******

  Писать бред гораздо труднее, чем его нести, впрочем, у людской шизофрении есть уникальная особенность: в своей видимой бессмысленности нести смысла гораздо больше, чем он есть в самом разумном толковании.

  - Так вы утверждаете, - сурово надавив на последнее слово, майор госбезопасности и посмотрел на этого странного больного, - что, якобы, переходя какую-то там границу времени, вы встретили молодого человека, который полз оттуда? А вы уверены, что это была мифическая граница, а не настоящая граница, государственная, с Финляндией, например?

  У майора явно сдавали нервы, так как уже полгода он со всем своим отделом целыми днями сидел в психиатрической лечебнице и пытался выяснить, как у изолированного от всего мира больного в тумбочке постоянно появляются продукты выпуска 1966 года. Ну, то есть двадцатипятилетней давности, но свежие, и водка тоже появляется, и бутылочное пиво.

  Пока не удалось даже определить точное имя больного, так как собранные по его рассказам метрики и справки противоречат друг другу, словно человек-то он один, а судьба у него ни одна, как получается, а будто по кругу пущенная. Вначале, по всем бумагам, он психологом был, даже со степенью, потом вдруг шахтером оказался, затем программистом, и что интересно, одновременно все это у него происходило. А как понимать, когда у одного человека сразу 7-8 биографий, уж две судьбы еще можно понять, вдруг брат-близнец был, а мама в родовой горячке не успела родившихся детей пересчитать и всю жизнь думала, что он у нее один, а оказалось двое.

  Но не заметить рождение сразу десятка детей даже пьяная мать не смогла бы, а у нас в роддомах врачи никогда роженицам спирт не давали, потому что сами его пили. Нет, не зря их секретный отдел госбезопасности полгода в этой больничке время теряет, ой не зря, есть что-то во всем в этом.

  Зевнув, майор отвернулся от больного и продолжил чтение его медицинской карты, куда заботливая рука доктора подколола все стенограммы больничного бреда. Значит, он пересек границу времени и увидел ползущего ему навстречу молодого человека:

  "У парня была чем-то острым, видно, колючей проволокой, сильно разодрана щека, и на вид он был, еще мальчишкой, лет семнадцать:

  - А ты, батя, куда ползешь, - зашептал он мне прямо в ухо, - нельзя сейчас тебе туда. Я не первый раз хожу, да и то сегодня бы остерегся. Черт бы побрал этих пограничников, они сегодня, как с цепи сорвались. Чуть очередью меня не накрыли. Ты, батя, если поползешь, то правей бери, вон на те кусты, там безопасней будет, я давеча проверял.

  - Уж ты, сынок, - я попытался расспросить паренька, откуда он все-таки убегает, и куда я так сам спешу попасть, - погоди, не ползи, я спросить хочу.

  - Да какой я тебе сынок, - возмутился парнишка, - мне уж давно за пятьдесят, и ползу я оттуда, а ты что, и не знаешь что ли, что там?

  - Нет, не знаю, - я не стал спорить с парнишкой об его возрасте, - а что там?

  - А зачем тогда под пули лезешь, - удивился парень, которому якобы стукнуло за пятьдесят, - я в одиннадцатый раз ходил, все теперь в своем прошлом как надо исправил, можно спокойно в 2005 году доживать. А ты левее не ходи, там тебе по годам не пройти, младенцем станешь, и соображение вовсе потеряешь, советую, прямо на куст ползи.

  - А что там, - уже почти крикнул я вслед уползающему от меня парнишке-старичку.

  - Хи, хи, хи, - гоготнул прямо носом в землю мой странный знакомый, - там, батя, того, там - уже СССР, помнишь такое? Ну, даст Бог, перейти границу, так сразу вспомнишь.

  Я пополз прямо на указанный куст и, спустя пять минут, ткнулся носом в деревянный забор, который гнилыми досками огибал восьми квартирный барак с выведенной на стене углем номером и улицей, если память мне не изменяет, то мы жили здесь до третьего класса, а значит, школу я еще не закончил. Ну, и вид был у меня не школьный, весь в грязи, в коротких штанах на одной лямке, со школьным ранцем на боку, и, судя по учебникам, - я был в этот момент второклассником.

  Ну, мать моя почти не заметила моего прихода, бегло оглядела мой внешний вид и продолжила мусолить кусочек угля, которым красила себе ресницы.

  Я растерялся, потому что, находясь в теле второклассника, я одновременно сохранил свой жизненный опыт и образование пятидесятилетнего мужчины, и потому осуждающе смотрел на свою 26-летнею мать.

  - Мам, в школе всем велели сдать 30 копеек на обеды, - непривычно пискливым голосом промямлил я и вдруг неожиданно от себя взрослого добавил, - а ты что, вертихвостка, красишься, снова до утра домой не придешь?

  Это вторую часть фразы я тоже проговорил детским голосом, но моя 26-летняя мать застыла с открытым ртом, словно хотела проглотить уголек, который только что муслила спичкой и красила этим ресницы.

  А я и не знал, что меня пороли в детстве. Весь наш барачный дом слышал мой возмущенный несправедливостью голос, когда пятидесятилетнего сына порола его 26 летняя мать, а он в теле ее сына второклассника даже не имел сил, чтобы отбиться и вырваться из рук этой разозлившейся девчонки. Ну, да, мне она тогда казалось совсем девчонкой, но на свидание с любовником она не пошла, устыдилась, наверно. А я-то потом в свои зрелые годы гадал, почему у меня такой характер в постели легкомысленный. В мать я пошел, видимо, в мать. Отец-то от нас в молодости ушел, уж не знаю: на какой почве они поругались, не спрашивал никогда, и говорили - не слушал.