– Ну и где были, молодые люди? – наконец проявился мент, откинувшись на спинку стула и скрестив на груди руки; при этом он, конечно, постарался “заорлить” глаза, но это потянуло лишь на “закосить”.

“Шкаф”, злобствовавший скулами у стены, утратил контроль за своими габаритами и, сменяя опорную ногу, двинул плечом своего подельника по отгулам с сохранением заработной платы. Тот, подчинившись законам физики, немедленно передал колебательное движение стоявшему рядом сейфу, который на поверку оказался настолько хилым, что предательски звякнул внутренними стаканами и уронил стоявший сверху козлообразный бюст. Имитация “железного Феликса” отплатила “хранилищу вопиющих фактов” хлёстким ударом, но, не рассчитав собственные возможности, сама разделилась на три равноценные части: нос, бо́льшая часть бороды и “всё остальное”.

Опер вскочил и, гейзируя хорошо подобранными и весьма обидными для добровольных помощников характеристиками, сдобренными профессиональной ментовской феней, настоянной на брызгавшей изо рта слюне, приступил к воспитательно-разъяснительной беседе. Характер мента и его должностное положение обязывали его гортань неуклонно повышать уровень звучания наставлений, доведя его до той черты, за которой применение беру́шей[21] (по санитарным нормам) было для слушателей обязательным.

Той извлёк из-под пальто шарф и, медленно аккуратно расправив, заблокировал им уши, повязав под подбородком. Восприятие назидательной беседы сразу стало для него более комфортным, хотя снижение уровня пронзительного визга не добавило понимания смысла этих наставлений, которые, впрочем, вполне можно было уложить всего лишь в два слова мента: «разъе… и долбоё…». Но велик и могуч необъяснимый язык советского охранителя права от прав строителя коммунизма.

Минуты через три после начала спича мента “шкаф” согнул руку в локте и, выторчив большой палец несколько раз ткнул им в направлении потолка. При этом на лице его напарника сляпалась крайняя озабоченность, которая быстро перемялась в предчувствие беды.

Опер, будто что-то вспомнив, напряг рожу и выплёвывая очередное определение «долбоё…» попытался сглотнуть его назад, но возвернул лишь слюну; сбитый с толку организм, подержав всё это пару секунд внутри, выикнул всё назад в пространство узилища. После этого милиционер вернулся в реальность и даже выказал общим обликом своего тела возможность к более-менее здравому рассуждению. Он даже что-то вспомнил и, похоже, чем-то озаботился. Раболепски дрожащими руками он попытался как-то составить обломки и возродить идола. Но приставленная ко “всему остальному” и как-то ещё державшаяся борода в отсутствии носа, который дополнительно развалился на несколько частей, столь сблизило это ваяние с обликом горного животного – самца, что Той издал одобрительный звук, отдалённо похожий на призыв к горной самке.

Столоначальник, поняв тщетность своих попыток всё слепить, а ещё больше опасаясь доноса “товарищей по борьбе” на столь неудачно-хорошую лепку, воровато сгрёб все составляющие красного террориста и бережно упрятал их в стаканохранилище. После этого у “майора” наступило некоторое прояснение в забальзамированном спиртом мозге. И оно было без сомнения вызвано осознанием великой опасности, заключавшейся в возможности утраты командования над этим столом – символом власти. Опасность же исходила от самой дислокации присутственного места. Именно в этом же подъезде, но двумя этажами выше, очень ответственным квартиросъёмщиком был аж сам секретарь парткома сборочного цеха, конечно же, военного завода, на котором вкалывало почти всё население района. И району и заводу было присвоено имя, являвшееся погонялом[22] одного из старейших большевиков. Секретарь был совершенно освобождённым от работы, которой все другие занимались в этом цехе. Связано это было с тем, что численность работников этого цеха соответствовала тому нормативу, при котором партийных секретарей следовало освобождать и сосредотачивать. И это, несомненно, было мудрым решением, потому как даже исходя из законов животного мира: стадо баранов должно быть обязательно направляемо взросло-грамотным козлом. Необходимо было также учитывать, что далеко не все работники цеха были одухотворены имéнием партийного билета. Да и те, которые записались за великой целью, всё же нуждались в постоянном подпирании, а в ряде моментов даже и попрании. Вот поэтому задача “освобождённых” состояла в том, чтобы весь этот неразумный люд окружать, загонять и, в конечном итоге, сплавлять в однородно-одобряющую массу с вкраплениями конструктивно-дозированной критики. Правда доза этой критики, как и сама критика, вырабатывались исключительно самими “освобождёнными”. А происходило это на встречах с совершенно уж свободными и “заключёнными за высокой стеной древнего зодчества”. Каждый “неосвобожденный” партийный секретарь, продравшись к “освобождению”, делал свой первый шаг к вожделенному “заключению”. Но на этом пути угождения и подставления некоторых своих мест следовало исхитриться и миновать возможного исключения – соблазнов то становилось ого-го. Уметь “нюхать воздух” и “жопой чуять” – вот главные качества, которые требовались, чтобы достичь “заключения”…

Так вот именно опасность того, что зоркие уши секретаря могут побудить его партийный долг к написанию “документа”, захлопнула пасть нецензурному лектору. Мускулы ярости на его лице атрофировались и заместились кожными складками плебея. Офицер плюхнулся на стул, издав задницей вонючий звук.

Той зажал пальцами нос и отгнусавил что-то типа: «Может, проветрим?».

Мент переменил рожу на дознавательскую и положил перед собой замызганный лист бумаги.

– Где были? Что делали? – вопросил он, обмакнув перьевую ручку в чернильницу.

– На каникулах мы с отцом пару раз ездили на рыбалку. Мы даже пытались поймать щуку на живца, однако нам…

– Ты чё несёшь? – дознаватель зло хлопнул ладонью по столу. – Я тебя про сегодня спрашиваю! – он уже заранее определился с тем, кого следует “колоть” и, нагнувшись над столом, уставился на Тоя.

– Это конкретней. – Той настроил воспоминательно-сморщенную рожу, прищурил глаза и продолжил. – Встал я как обычно в шесть тридцать, размялся, но, правда, не шибко…

– Ты что специально издеваешься? – мент остановил рукой и вернул к стене двинувшегося к Тою “шкафа”. – Тебя про сейчас, про вечер спрашивают! – сузил время исследования мент.

– Тогда начнём от пяти или от шести? Хотя часов-то у нас нет. По солнцу – никак. Его тоже сегодня не было – всё тучи и тучи. Зима, блин, надоела уже, товарищ майор, – Той снова пробил мента на “подхалимку”.

– Ты рассказывай, что и где вы делали два часа назад и до момента задержания, – подобрался к теме офицер.

«Видимо, всё таки – за то» – подумал Той и решил помолчать, используя паузу для оттачивания легенды.

– Фамилия, имя, адрес места жительства, – формализовал процедуру участковый.

Той сообщил свои данные, предварительно испросив, требуется ли назвать отчество. Жил Той в соседнем доме и мент сразу про себя это отметил в тот момент когда записывал адрес.

– Дата и место рождения, – не унимал своего любопытства участковый.

– Складывается впечатление, что это допрос. Тогда по какому поводу? Что случилось? – загрубил свой голос Той.

Толстый при этом напрягся и покраснел. Анастас хмыкнул безо всякой заинтересованности и, откинувшись на спинку скамейки, закрыл глаза.

– Не допрос, а опрос, – уточнил опер. – Допрос будет потом, – подло-мягенько произнёс мент и схитрил рожей.

– Тогда давайте конкретно, товарищ майор, – не унимался Той. – Мы – комсомольцы! И конечно, всё, что нам известно конкретно о конкретном, доведём до вашего сведения со всей присущей комсомолу ответственностью и…