боярин Филипп Васильевич Левской (подпись)

настоятель храма Св. Архистратига Михаила о. Маркел Бортников (подпись)

доктор медицины Рудольф Карлович Штейнгафт (подпись)

Список [3] с подлинного написания составил:

подьячий Боярской Думы Тихон Матвеев Епифанов (подпись)

С подлинным самолично сверил и список заверяю:

Товарищ старосты Боярской Думы боярин Андрей Филиппович Левской (подпись)

1-го дня августа месяца года от Рождества Христова 1818-го в Боярской Думе в Москве».

Мне пришлось прочитать это дважды, чтобы до меня дошло. Вот, значит, что от меня скрывали… Я — отмеченный. На понимание этого ушло еще минуты три. Отмеченный… Способный на очень многое, даже на такое, что недоступно другим одаренным. Да я же теперь просто обязан выжить!..

Как бы там ни было, одной семейной тайной стало меньше. Время осмыслить новость у меня еще будет, а пока… На правах виновника торжества я предложил выпить, собравшиеся мое предложение дружно поддержали и мы радостно зазвенели бокалами.

[1] В данном случае — заместитель

[2] 9 линий = 23 мм

[3] Список (устар.) — копия

Если честно, сознанием своей отмеченности я наслаждался часа три, на большее меня не хватило. Да и на те самые три часа наслаждение растянулось больше из-за присутствия гостей, теперь уже поздравлявших меня не с совершеннолетием, а с тем, что я отмеченный. Дядя даже назвал меня «восходящей звездой рода Левских», а отец Маркел, хоть и напомнил мне слова Христовы «кому было много дано, с того много и потребуют», [1] голосом больше нажимал на «много дано». Ну да, судя по этим поздравлениям, можно было подумать, отмеченность моя только сейчас и проявилась, а не скрывалась от меня все эти годы вот этими же самыми поздравителями. Нет, они, конечно же, поступили правильно. Даже не рискну предположить, каких бы глупостей мог я понаделать, упиваясь положением отмеченного в сопливом детстве или раннем подростковом возрасте. И пусть глупости те вытворял бы прежний Алеша, стыдно за них было бы сейчас мне. Так что, повторюсь, все правильно. Но вся эта словесная патока мне быстро надоела, и хотелось спрятаться к себе в комнату и осмысливать свое новое положение в одиночестве. Однако виновник торжества потому и называется виновником, что руководить самим торжеством права не имеет, вот и приходилось терпеть.

Тем временем наша и без того небольшая компания разбилась на две группки. Отец с доктором и священником перешли к употреблению напитков покрепче и устроили этакий сеанс воспоминаний и рассуждений на тему, насколько раньше все было лучше, чем сейчас, а на другом конце стола мы с дядей обсуждали его подарок. Я поинтересовался, откуда у столь замечательного оружия такое смешное название, дядя объяснил, что так казаки приспособили под русское звучание чеченское «са шхо», что означает «длинный нож». Да уж, не заморачивались горцы, назвали оружие просто и безыскусно. Дядя предупредил, что пальцем пробовать остроту клинка не стоит, и предложил иным способом показать, насколько остро он заточен. Поставив меня на свободное место, дядя велел держать в вытянутой руке носовой платок — двумя пальцами за уголок, чтобы он свободно висел, и, резко махнув шашкой, разрубил его пополам. У присутствующих эта демонстрация вызвала приступ энтузиазма, шашка пошла по рукам и была тщательно осмотрена, потрогана и только что не обнюхана. Даже отец Маркел, коему вроде как нельзя брать в руки оружие из-за своего сана, отдал должное игрушке для настоящих мужчин и неожиданно для всех нас проделал с ней несколько упражнений, выдающих умение профессионально обращаться с белым оружием. А я-то все недоумевал, откуда у почтенного священнослужителя шрамы? Впрочем, дядя быстро отобрал шашку обратно, едва только отец пожелал испробовать ее остроту тем же способом, что и он сам. И то дело — нечего в подпитии клинком размахивать, да еще таким острым, когда вокруг люди.

— Дядя Андрей, а она не наговоренная? — спросил я.

— Нет, — с улыбкой ответил дядя и тут же перешел на серьезный тон. — Обычно одаренный инкантирует свое оружие сам. Только сначала надо научиться с ним обращаться, чтобы ты знал и понимал, что именно тебе от него больше всего нужно. Ну и научиться инкантировать, конечно.

Да, как все сложно… Ничего, научусь. Скорее бы Шаболдин воров поймал, чтобы я до отбытия в Германию успел познакомиться с шашкой поближе…

Веселье тем временем потихоньку утихало, а со временем пришла и пора его прекращать. Гости, в том числе и дядя, отправились по домам, мы с отцом, проводив их и подышав на крыльце свежим воздухом, вернулись в дом.

— Вот, Алексей, теперь ты знаешь, — отец положил руку мне на плечо.

— Знаю, — подтвердил я. — То, что с матушкой, с этим ведь связано, да?

— Про матушку, уж прости, я тебе потом скажу. Пока же хватит того, что ты уже узнал.

— Ну да, кому хватит, а кому и… — неопределенно проворчал я.

— Мне виднее, — поставил меня на место отец и, усмехнувшись, добавил: — Ты ж говорил, что наши тайны можно открыть, открыв одну любую? Вот, пожалуйста, одна открыта. Что теперь скажешь?

— Да то и скажу, — отец, конечно, брал меня «на слабо», но что тут поделать? Назвался груздем, так и полезай куда положено. — Открою. Обязательно открою. Если только, — тут я позволил себе хитро улыбнуться, — если только Шаболдин раньше не успеет.

Посмеялись. Так, больше для разрядки, веселиться-то было особо нечему. Шаболдин в своем расследовании то ли на месте топчется, то ли по кругу ходит… Но проблемочку отец, конечно, обозначил. Вот узнал я о том, что я отмеченный, и что дальше? За что тут тянуть, чтобы распутать весь этот клубок? И где тут связь с покушениями на меня?

В принципе, конечно, моя отмеченность — уже сама по себе вполне допустимый повод для чьего-то желания меня убить. Человек, знаете ли, по природе своей грешен, и очень многие искренне желают зла любому, кто хоть в чем-то их превосходит. Зависть не вчера родилась и не завтра умрет. Причем таких людей, воспринимающих любое чужое преимущество как личное оскорбление, столь много, что чисто статистически среди них просто обязаны встретиться особо упертые сторонники равенства по низшему уровню, готовые перейти от слов к делу. Но содержание врученного мне сегодня документа на всех перекрестках не оглашалось, так что названная публика просто ничего обо мне не знает, а значит, и мечтать о моей смерти не может. А какая, спрашивается, от смерти отмеченного может быть польза тем, кто знает?

Навскидку — хотя бы просто ослабление рода, к которому отмеченный принадлежит. Что в экономической конкуренции, что в борьбе за место у царского трона и влияние в Боярской Думе Левские никогда не были пацифистами, так что желающих подсократить наши возможности всегда хватало, да и сейчас таковых хоть отбавляй. И, кстати, именно в Боярской Думе хранится подлинник сегодняшней бумаги, так что заинтересованная публика такого уровня за эти шестнадцать лет имела массу возможностей с ним ознакомиться.

Убрать потенциально сильного конкурента внутри самого рода? При всей своей гнусности этот вариант смотрелся вполне имеющим право на существование, но, опять же, кто тут выгодоприобретатель? Васька, Митька и Татьянка почти наверняка не в курсе, как и дети дяди Андрея. Волковы? Хм, теоретически могут и знать, но… Но, во-первых, могут и не знать, а, во-вторых, мужчина там только один, а ни боярыня, ни боярышня Волковы с ружьем не управились бы. Опять же, как-то не очень просматривалась их выгода от моей смерти.

И кто тогда? Получается, что я опять там же, где был и раньше — то есть, прямо скажем, нигде. Как ничего не понимал, так и не понимаю. Вот под такие невеселые мысли я и завалился спать. Утро, говорят, вечера мудренее. Что ж, завтра у меня будет исторический шанс это проверить…