Пять дней после той вечеринки я прожил, как во сне; казалось, даже когда я потерял Диту впервые, мне не было так больно. Я бесцельно бродил по улочкам старой Вены; любимый город, в котором я бывал так часто, словно исторг меня, предал, забыл о моём существовании. На меня никто не обращал внимания, никто ни разу не посмотрел в мою сторону - и даже те, к кому я обращался сам, ни разу мне не улыбнулись. Я стал невидимкой, бесполезным существом, отвлекающим город и его обитателей от дел насущных. Каждый день я проходил мимо Чумной колонны к Штефансплатц - там, где мы гуляли с Дитой; ещё недавно я был так счастлив из-за её близости, её звонкого голоса, а теперь одна неосторожность отобрала у меня радость её видеть. Я подумал, что был невероятно глуп, когда не стал искать её и не последовал за ней много лет назад; она уехала после нашей ссоры, а дурацкая юношеская гордость не позволила мне даже набрать её номер. Я решил, что забуду Диту со временем; так и получилось, пока мы не встретились снова.

  Она всё-таки позвонила мне, хотя я был уверен, что этого уже никогда не случится.

  - Я нашла для тебя книги, которые ты хотел заполучить, - сказала она сухо. - К сожалению, сегодня в лавке меня не будет, но ты можешь подъехать по домашнему адресу.

  Я готов был сойти с ума от восторга, что Дита помнила о своём обещании - и даже пригласила меня к себе, но мой пыл сошёл на нет, едва я обнаружил, что она попросту не хочет - или боится - остаться со мной наедине. Дверь мне открыла, по-видимому, няня или экономка; Дита сидела в просторной гостиной с книгой в руках, а её сын примостился рядом с ней, зарывшись носом в её платье. Когда я переступил порог комнаты, он приподнялся и тихо поздоровался; я передал ему коробку марципановых конфет, и он, поблагодарив, посмотрел на меня с недоверием маленького зверька. Дита улыбнулась мне вежливо, как, должно быть, улыбалась любому клиенту; она встала с дивана и прошла к широкому дубовому столу, на котором лежали те самые книги. Я посмотрел их, полистал и хотел уже заплатить, но она сказала, что это подарок.

  - Мы вряд ли увидимся снова когда-нибудь, и мне хочется сделать тебе приятное, как старому другу.

  Она подчеркнула последнее слово. Я смотрел на неё и не понимал, что она чувствует сейчас; вежливая улыбка застыла на её губах, а в глазах ничего невозможно было прочитать. Я надеялся только, что она сожалеет о нашем расставании - и о том, что могло бы случиться между нами, если бы она была свободна.

  Следующим утром я всё-таки зашёл в лавку. Мне хотелось убедиться, что Дита не держит на меня обиды; её слова о том, что мы вряд ли увидимся снова, очень меня огорчили. Но в лавке её не было. Из второго зала мне навстречу выплыл щеголеватый типчик в очках на широком носу; я сначала отчего-то принял его за помощника, но потом вспомнил, что мельком видел на столе у Диты фотографию её мужа с крошечным сыном на руках. Герхард смотрел на меня со скучающим видом, словно на муху, волей случая залетевшей в его обитель; он будто ждал, когда же эта муха наконец перестанет докучливо жужжать - и никак не мог решить, прихлопнуть её или всё же позволить ей улететь восвояси.

  Чувствуя себя крайне неуютно, я взял несколько книг наугад с ближайшей полки; одной из них был тот самый томик Рильке, на который я обратил внимание ещё во время своего первого визита. Оплатив, я продолжил задумчиво прохаживаться вдоль полок; мне хотелось дождаться Диту, хотя она могла и вовсе не прийти. Взгляд её мужа из скучающего превратился в подозрительный.

  - Простите, вы ждёте кого-то? - выдал он и воззрился на меня, как удав на кролика.

  - Вы знаете, я - старый друг вашей супруги, - повторил я ту самую фразу, которой только вчера Дита окрестила наши отношения.

  - Так вы, должно быть, Дуглас, - ответил Герхард и насмешливо улыбнулся. - Она скоро придёт.

  Значит, она ему рассказала. Я смотрел на этого мужчину и не мог поверить, что Дита любит его. В моих глазах он являлся счастливым обладателем всего, в чём мне было отказано: её любви, её жизни, её тела - и её ребёнка; я считал его вором, который бесцеремонно украл то, что могло - и должно было - принадлежать мне. Я представил вдруг, как она занимается любовью с этим отвратительным, по моим представлениям, мужчиной, как эта любовь превращается в борьбу двух обессиленных от жажды тел - и как Дита целует его после, вся разморённая и счастливая; та Дита, которую я рисовал в своих мечтах, когда мне было семнадцать, и которой никогда, в сущности, не знал.

  Когда она зашла в лавку, эта тошнотворная картина так и стояла перед моим взором.

  - Дуглас, не ожидала тебя здесь увидеть, - она улыбнулась своей вчерашней улыбкой, в то время как Мути бросился к отцу; тот подхватил его, закружил, и они оба засмеялись.

  - Я зашёл попрощаться, - сказал я просто.

  - Уже уезжаешь? - будто удивилась Дита.

  - Мне нечего здесь больше делать.

  Это было правдой; после произошедшего моё пребывание в Вене стало почти невыносимым.

  Она протянула мне руку. Я пожал её.

  - Желаю тебе всего хорошего, - сказала Дита тем самым тоном, которым обычно говорят с незнакомцами.

  Очарование нашей встречи и того дня, когда мы вместе гуляли по городу, окончательно разрушилось. Я кивнул её мужу - и вышел из лавки. Оглянувшись в последний раз, я увидел, как они стоят втроём обнявшись; потом муж поцеловал Диту, и Мути захихикал. Она смотрела на них обоих с невероятной нежностью, и я почувствовал, что она действительно любит Герхарда и необыкновенно счастлива с ним, хотя я и не мог понять её выбор. Из отеля я позвонил Эдди и сообщил к его вящей радости, что поеду с ним в Зальцбург; уж больно он не хотел разбираться с делами один. В последний раз оглядев номер, я собрал вещи и как-то особенно тепло поблагодарил за всё портье, а потом стоял ещё несколько минут прощаясь с этим внушительным белым зданием. Целый день я снова бродил по городу, спускался в метро, сам улыбался прохожим, заглядывал в любимые места; что-то подсказывало мне, что я больше никогда не найду в себе сил сюда вернуться.