- Нет... не уверен... но играть в таких условиях невозможно, результат очевиден.
- Сдаешься?
- Нет, беру паузу.
- Бери, бери, - Иван Берендеевич кивнул и, потянувшись, встал со стула. - Отдохни, подыши свежим воздухом, подумай. Присмотрись. Прислушайся. К себе и другим.
- Могу я увидеть Залину?
- Нет, она на процедурах. И твои сомнения не развеет, не надейся. Не беспокой ее.
- Но я ее увижу хоть когда-то?
- Не задавай неприятных вопросов и не получишь неприятных ответов, - заметил Берендеевич, собираясь уходить. - Тебе уже сказала вчера Фрея.
- Хорошо, хорошо. Только, Иван Берендеевич, погодите. Я все же задам этот вопрос, как бы вы на меня не смотрели! Вот эта река, Смородинка, она уже не в нашем мире?
- Ты и сам это знаешь, - улыбнулся папенька Залины.
- И вы все не можете туда попасть, потому что человечество в нынешнее время не достаточно собрано, чтобы своей верой и волей размягчать, пробивать пространство?
- Вот видишь, вопросы и не нужны, когда сам знаешь на них ответ.
- Но почему наука ничего об этом не знает? Почему за два тысячелетия...
- За одно, - поправил меня Берендеевич. - Современная наука родилась в шестнадцатом веке, после Нютоновых 'Начал'.
- ... никто не нашел, не определил, что так можно, что мы так умеем?!
Иван Берендеевич пожал плечами, подхватил из вазочки обломок печенья, схрумкал его и пошел с балкона прочь. Но у дверей остановился и полуобернувшись, произнес:
- Потому что оно не лежит на поверхности. Потому что лезть внутрь себя гораздо труднее, чем в недра природы. Потому что нужна дисциплина ума не одного, а многих людей. Да, собственно, Фрея тебе все рассказала. Феномены были возможны лишь на волне энтузиазма, когда скептицизм и деловая жилка людей еще не взяли верх.
- И поэтому вы пишете про Фиглоков, Луну и планету Нибиру, расшатывая человеческое сознание, заставляя людей поверить в невозможное?
Иван Берендеевич с заметным удовольствием улыбнулся.
- И про Фиглоков тоже. Раз ты так думаешь, то скажу больше. Сколько уж пришлось в свое время порассказать! Аглая Сигизмундовна называет этот процесс изданием методичек. И про курьи ножки, и про царевичей, и про налево сказку говорит. Это все до сих пор гуляет, правда перевранное бозбожно.
Только народец думает все больше про живую воду для себя и всей семьи, чем про то, что по-настоящему нужно. Ему, народу в том числе.
Берендеевич кивнул еще раз и ушел окончательно. А я остался сидеть за столом, на балконе второго этажа странного дома. И, вообще, странного мира.
Минут с двадцать я сидел и размышлял. Потом встал и прошелся по балкону. Постоял, рассматривая лес. Но природа уплывала, пряталась за мысли, так что кроме своих мыслей я ничего и не видел.
Затем я тряхнул головой, расчищая картинку, и отправился вслед за Берендеевичем внутрь дома.
Дом молчал, не выдавая своих обитателей. Затаился, коварно и осторожно прислушиваясь к моим неуверенным шагам.
Я прошелся по второму этажу, увидел множество дверей, спустился на первый, ткнулся в первый коридор и нашел библиотеку.
Библиотека приободрила: нет способа лучше узнать хозяев как через книги, которые у них приживаются. Да и тихая атмосфера конденсированной мудрости, пропитывающая все библиотеки, успокоит.
Ступая по мягкому густому ковру большущей комнаты, я оглядел шкафы с дверками и без них, шкафы, закрывшие собой все стены до потолка, включая и простенки между окнами. Количество книг и их цветное разнообразие внушало.
Я открыл первую попавшуюся. 'Пространство-время: явные и скрытые размерности'. Следущая была про топологию и тензоры, и глаз запинался за ряды формул и греческий алфавит в полном составе. Еще имелся труд по теории сложных систем и культурное пространство мифа. Сразу понималось, что читатели здесь основательные и серьезные, которым палец в рот не клади, а сразу начинай с парадигм и высших измерений.
Я двинулся вдоль полок дальше и наткнулся на фантастику. За фантастикой последовала обычная художественная литература: толстые однотонные томики вперемешку с глянцем и броскими обложками нынешнего века. Потом стали попадаться дореволюционные издания с красивыми виньетками. Если бы я был историком, то, возможно, разомлел от удовольствия. А так только провел руку по древним корешкам, шероховатым и важным.
Библиотека впечатляла объемом, но не содержанием. Это была обычная библиофильская библиотека, долго собираемая и, похоже, часто используемая. Безо всяких тайных книг и манускриптов. Для проверки я извлек несколько старых томов, но мне попались список дворянских родов Тверской губернии от тысяча восемьсот какого-то года, Отечественные записки, том одиннадцатый, и явно допетровский изборник, полный фит, ижиц и ётов, вследствии чего почти нечитаемый.
Я еще раз оглядел ряды книг и отправился дальше.
И серый волк.
Через полчаса бесцельного хождения по коридорам я вышел во двор, в жаркое солнце.
Автомобильная площадка перед теремом пустовала. Зато на лужайке за вторым домом наблюдалась идиллия. В кресле качалке под плетеным из соломы зонтом дремала над книгой Аглая Сигизмундовна. Рядом с ней на таком же кресле подставляла солнцу приотрытую грудь и лицо Фрейя. На ее бедрах дремал кот, тот самый. Перед Аглаей и Фрейей на покрывале сидели, подобрав под себя ноги, сестра Залины и незнакомая мне девушка. В руке у каждой была чашка, кроме того вторая укрывалась от солнца белоснежным полотняным зонтом. Напротив них лежал на боку Воронович в белом костюме. Поодаль возилась с корзинками утренняя зеленоволоска в своей юбке до пола, узкой и неудобной, и широких ботинках на толстой подошве, напоминающих ласты.
