– Мой муж… арестован в России… Помогите…

Григорий и Рената сидят на веранде маленького ресторанчика на углу бульвара Сен-Жермен. Григорий кивнул знакомому официанту, и перед ними появились бокалы с коньяком. Рената пьет коньяк маленькими глоточками. Ее речь становится более связной.

– Мой муж… Серж Викто́р…

Так начались роман Григория с Ренатой Штайгер и его вовлеченность в странное дело ее мужа, Сержа Викто́ра, урожденного Сергея Викторовича Веклича…

Григорий открывает папку, которую ему передала Рената. С фотографии на него смотрит блондин лет тридцати – правильные черты лица, застенчивая улыбка. Григорий просматривает бумаги, вырезки из газет. Перед ним проходит жизнь идеалиста, чем-то отдаленно напоминающая его собственную. Сергей Викторович Веклич. Родился в Бельгии в 1903 году. Родители – профессиональные революционеры, народовольцы. С 1917 года в России. В 1921 году вступил в партию, сотрудник Третьего Интернационала. Принимал участие в организации Французской компартии, активно способствовал проведению линии Третьего Интернационала. В дискуссии о профсоюзах 1924 года поддерживал позицию Троцкого и левых. Был временно исключен из партии в 1926 году и восстановлен в следующем, 1927-м, после того как «разоружился» и публично отмежевался от левой оппозиции. С тех пор оппозиционной активности не проявлял. В начале 30-х годов опубликовал в Брюсселе несколько романов под псевдонимом Серж Викто́р. Это были семейные хроники о судьбах русских революционеров на рубеже веков. Романы имели умеренный успех.

По заданиям Третьего Интернационала несколько раз в год объезжал столицы европейских государств, принимал участие в выправлении линий компартий, уезжал в Москву за новыми инструкциями. С Ренатой Штайгер Серж познакомился весной 1930 года во время инспекционной поездки в Швейцарию. В то время Рената, учительница младших классов из Лозанны, представляла малочисленную промосковскую фракцию Швейцарской партии труда. Второй раз они встретились в следующем году, на первомайском параде в Москве. И там же, в Москве, они поженились. Сблизили их революционная идеология и романтическое видение мира. Свой брак они зарегистрировали в Краснопресненском загсе. Отпраздновали свадьбу там же неподалеку, в только что открытой фабрике-кухне. Собралось довольно много молодых коммунистов – пили клюквенный морс, пели революционные песни, произносили здравицы на всех языках мира. Их почтил кратковременным присутствием товарищ Карл Радек. Вынул вонючую трубку изо рта и произнес остроумную речь по-немецки.

Серж последний раз отбыл в Москву в январе 1935-го. И исчез. На письма и телеграммы не отвечает. Рената несколько раз пыталась дозвониться по номерам, которые оставил ей Серж. Бесполезно. В трубке раздавались лишь протяжные гудки…

Григорий еще раз просматривает страницы.

– Я попробую вам помочь. Встречаемся ровно через неделю. Здесь.

Свои обещания Григорий всегда выполнял. На следующей встрече с Вассерманом он как бы невзначай спросил:

– Что вы знаете о Серже Викто́ре?

Вассерман насторожился.

– Кто вас надоумил? Жена?

Григорий неопределенно промычал.

Вассерман закурил длинную папиросу.

– Конечно, жена. Она обила пороги полпредства. Пишет письма во все инстанции…

– Что ей сказать? – наигранно небрежно спросил Григорий.

– Пусть его забудет. Чем скорее, тем лучше.

– Это так серьезно?

– Это очень серьезно.

Вассерман раздавил папиросу в пепельнице и несколько раз прошелся по узкому кабинету Григория.

– Я вам не должен этого говорить. Но скажу. По дружбе. – Губы Вассермана скривились в подобии улыбки. – Веклич был агентом Троцкого. Возил спрятанные в каблуках инструкции Зиновьеву и Радеку. Сколачивал фронт единой оппозиции.

В кабинете наступила гнетущая тишина. Вассерман закурил новую папиросу.

– Он пойман с поличным. Дает признательные показания…

– Нет, нет, нет! – Рената оттолкнула Григория, выскользнула из постели и стала быстро одеваться.

Их связь продолжалась уже неделю, встречались они каждый раз в новом отеле. Началось с той самой встречи в ресторане на бульваре Сен-Жермен. В ответ на немой вопрос Ренаты Григорий понес какую-то околесицу:

– Я навел справки. Обещали содействовать. Все образуется. Явное недоразумение… Месяц, самое большее – два…

Рената выскочила из ресторана. Григорий бросил на стол стофранковую купюру и посеменил вслед за ней. Рената рыдала, прижавшись лицом к сухой коре каштана.

– Вы лжете… вы лжете, как и все…

Григорий обнял Ренату за плечи, и она прижалась к нему всем телом. Потемнело, пошел теплый дождь, и вдали, за Монмартром грянул гром. Они вбежали в какой-то отельчик, и портье, не отрываясь от «Пари-суар», протянул Григорию ключ. Поднялись по узкой лестнице на верхний этаж, скрылись в комнатке, которую целиком занимала огромная кровать, стали срывать с себя мокрую одежду. А в закрытые ставни стучал мелкий парижский весенний дождь…

…Григорий и Рената сидят в маленьком прокуренном зале. Это мюзик-холл АВС на Больших бульварах. Медленно гаснет свет. На сцене за тюлевым занавесом появляются фигуры оркестрантов. Звучат знакомые всем мелодии парижских песенок. Жидкие аплодисменты. Свет гаснет вновь, и оркестр исчезает. И ослепительный луч прожектора вырывает из темноты яркий квадрат, и в этом квадрате – женская фигурка. Короткое платье, непропорционально большое лицо с черными пятнами глаз, и огромная трещина рта. Взрывается оркестр, и, заглушая оркестр, женщина выкрикивает слова, от которых по спине пробегает дрожь.

Рената наклонилась и тихо сказала Григорию:

– Эта песня про таких, как мы.

Григорий сжал ее руку.

Григорий закрыл глаза, и ему припомнилось последнее выступление Ольги в доме у мецената Фодаминского. На Ольге было длинное, давно не стиранное платье, а в руке какое-то подобие черного веера. Держалась Ольга надменно, щурила близорукие, уже почти не видящие глаза, не отвечала на поклоны. Стихи читала невнятно и монотонно, как заводная кукла. Гости вежливо хлопали и норовили незаметно выскочить через запасную дверь в дождливую зимнюю парижскую ночь…

– Нет, нет, нет! Отказаться от Сержа, предать наши идеалы!..

Григорий пополз за Ренатой на коленях, удержал ее в дверях, стал целовать ей ноги.

– Не уходи, Рената! Мы что-нибудь придумаем. Мы его спасем…

Рената не ушла. Она опустилась на колени рядом с Григорием, прижала к груди его голову.

– Я спасу его сама. Я все уже придумала…

В тот раз они оставались в отеле весь вечер и всю последующую ночь. Почти непрерывно занимались любовью и пили ледяное шабли, которое им приносил, осторожно постучавшись в дверь, официант из бара. А под утро, когда проступил свет в щелках жалюзи, Рената поведала Григорию свой план спасения писателя Сержа Викто́ра, которому, при всей его очевидной фантастичности, было суждено увенчаться успехом.

Собственно, сам план со всеми его многочисленными ответвлениями резюмировался в одном слове, его Ренате пришлось повторить несколько раз, прежде чем Григорий проник в его сокровенный смысл: «Сюрреалисты!»

– Сюрреалисты… Что от них толку?

О сюрреалистах были наслышаны все, но мало кто был с ними знаком, и еще меньше было тех, кто разбирался в их сложном искусстве. Григорий довольно быстро понял, что Рената имеет в виду не художников типа Пикассо, Миро, которые уже давно устоялись и заняли прочное место на парижском Олимпе, а поэтов-бунтарей: Бретона, Арагона, Элюара, Тцара́ и Кревеля. Поэты эти отличались неумеренной политической активностью, они выпускали и тиражировали многословные декларации и манифесты, в которых ратовали за пролетарское искусство. Позднее они всем скопом влились в ряды компартии, заняв в ней крайне левые позиции. Гнездились сюрреалисты преимущественно в кабаках на Пляс-Бланш, что выходила боком на бульвар Клиши.