© Фотография на обложке, Alvaro Barrientos/Shutterstock.com, 2020

© Павел Долуханов, наследники, 2020

© ООО «Издательство К. Тублина», 2020

© ООО «Издательство К. Тублина», макет, 2020

© А. Веселов, оформление, 2020

Когда читаешь художественные произведения о великих писателях, часто испытываешь чувство неловкости, поскольку дар пишущего несопоставим с его героями и упрощает их, порой превращая в пародию. «Пушкин потребовал водки и выпил, не закусывая». Конечно, бывают исключения, когда дарование автора равномощно или по крайней мере созвучно его героям, – «Кюхля» и «Пушкин» Ю. Тынянова, «Алмазный мой венец» В. Катаева, «Таинственная страсть» В. Аксенова, «Лето в Бадене» Л. Цыпкина…

Проза Павла Долохова, вошедшая в эту книгу, в основном посвящена писателям и их окружению. М. Цветаева и С. Эфрон, В. Набоков и А. Солженицын, Л. Арагон и Э. Триоле, Ю. Олеша, Э. Багрицкий и И. Эренбург… И множество других исторических и полуисторических фигур.

Надо же, замахнулся! – хочется съязвить над не слишком известным автором. Но удивительно: чувства неловкости не возникает. Эта проза держит читателя в постоянном напряжении и оставляет сильное послечувствие. Чем она берет – загадка! Никаких стилевых изысков и претензий – простой, даже чуть суховатый рассказ с максимумом происшествий и минимумом отступлений и медитаций. Существенно, что это роман и рассказы «с ключом»: знаменитые и легко угадываемые персонажи не названы прямо по имени, а скрыты псевдонимами, вполне прозрачными для тех, кто хоть немного в теме. Как ни условен этот «ключ», он позволяет автору свободнее обращаться с биографической канвой, обобщать жизненные ситуации в самом сюжете, не прибегая к рассуждениям. Именно через туго закрученный сюжет, с острыми поворотами и трагическими перипетиями, Долохов добивается такого удивительного эффекта. Перед нами великие писатели, превращенные в персонажей какого-то надличного действа, романов и рассказов, творимых судьбой. П. Долохов ни в коей мере не пытается, как автор, «соперничать» со своими героями или имитировать их стиль, их мироощущение, – но через его повествование проходит прописными буквами непреклонный почерк самой истории.

Причем один и тот же ключ в руках Долохова открывает сразу несколько замко́в, что придает всей его прозе черты интеллектуально-исторической загадки, своего рода квиза. Например, в коротком рассказе «Поэтесса Невзорова» действует несколько персонажей, которые ведут к разным историческим и вымышленным фигурам. Невзорова – это «людоедка Эллочка» из романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» и одновременно поэтесса Лидия Некрасова, на тексты которой писали песни Исаак Дунаевский и Александр Долуханян; а также отчасти Анна Ахматова, стоявшая в тюремных очередях. Вася Лохницкий – это Васисуалий Лоханкин из того же романа; Борис Пастернак, учившийся в Марбурге, и вместе с тем Осип Мандельштам, который написал о Сталине самоубийственные стихи. Классик – это, конечно, Бунин, хотя в нем мелькает и черточка Куприна, а Валя Кашин – это Валентин Катаев. В отличие от катаевского романа «с ключом» «Алмазный мой венец», где все прозвища строго однозначны, как в аллегории (Командор – Маяковский, Королевич – Есенин и т. д.), Долохов скорее прибегает к многозначной аллюзии, сплетая и расплетая в одном персонаже судьбы разных людей. Проза Долохова – это не только квиз, но и своеобразный квест, полный интеллектуально-биографических загадок и предполагающий активную роль читателя как исследователя, воссоздающего историческую фабулу по ее преломлению в художественном сюжете.

Можно догадываться, почему именно археологу, привыкшему рассматривать артефакты в большом временно́м масштабе, как слежавшиеся пласты столетий и тысячелетий, удалось в такой степени почувствовать авторство судьбы, вторгающейся в жизнь великих авторов, – причем без всяких черновиков, в форме непоправимого беловика-приговора. Можно оценить и смысловое смещение в перемене фамилии археолога Долуханова на писателя Долохова – сразу вспоминается толстовский персонаж, бретер и фаталист, который именно так, быстрым росчерком, без особых раздумий, подписывал свой договор с судьбой. Если пушкинские знаменитые повести доверены мягкому, наивному, простодушному Белкину, то эта проза, посвоему столь же прямодушная и бесхитростная, глагольно-событийная, заслуживает другой подставной фигуры – резкого, отрывистого, загульного и вместе с тем ироничного и размашистого Долохова.

П. Долохов потому и выбирает в свои герои своевольных творцов, что на таком благородном фабульном материале легче продемонстрировать непреклонный авторский почерк самой судьбы. К тому же почти все герои Долохова живут на чужбине – это русские, рассеянные по миру, от Японии до Техаса, от Парижа до Монтрё. Тонкий рисунок судьбы очерчивается яснее вокруг одинокой, социально отчужденной личности, пересекаясь, но не смешиваясь с большими судьбами страны и народа.

Сама простота этой прозы делает еще более загадочным эффект ее воздействия, который трудно объяснить иначе, как наличием катарсиса, который Аристотель, как известно, считал главным условием трагедии: сочетание страха перед судьбой и сострадания ее жертвам. Того и другого вполне хватает в этой книге, а достигается ли этим эффект очищения – судить читателю.

Андрей Безухов

Маленький роман

Марк Спенсер Макклюр, родился в г. Бирмингем, штат Алабама, США, 6 марта 1975 года. Место постоянного проживания: Крайс-Колледж, Оксфорд, Англия.

Последние две недели августа Марк Макклюр ездил в Болшево почти каждый день, как на работу. Рано утром, наскоро перекусив, выходил из гостиницы. Добирался в метрошной сутолоке до станции «Комсомольская». Входил под по-азиатски гулкие арки Ярославского вокзала. Кто-то из московских друзей надоумил его приобрести сезонную карточку, и Марк, минуя толчею кассового зала, шел прямо на платформу с надписью «На Монино». Книжечка с расписанием у него была всегда при себе, но Марк в нее не смотрел. Расписание он помнил наизусть. Утром поезда отходили каждые несколько минут: 8.13, 8.15, 8.25… Марк выжидал тот, где было поменьше народу, протискивался в узкие двери, забивался в дальний угол. Усевшись на жесткую скамью, вынимал из портфеля ноутбук и начинал быстро перебирать клавиши своими длинными пальцами.

Марк Макклюр был молод (ему недавно исполнилось тридцать, но выглядел он лет на пять моложе), высок, широкоплеч и светловолос. Его портили круглые очки в металлической оправе, да и одет он был для Москвы странновато: на нем был огромный, казалось с чужого плеча, холщовый пиджак и сильно поношенные белые брюки с карманами на коленях.

В Москве Марк был уже два месяца. Привел его сюда неистребимый англо-саксонский энтузиазм и бескорыстное служение истине. Все началось в Оксфорде, куда новоиспеченный доктор философии прибыл из захолустной Алабамы, выиграв престижный грант по новой русской истории в Оксфордском университете. Научный его руководитель Василий Васильевич Скобельцын умело сочетал седую бороду лопатой и московский говорок с хорошо разыгранной придурковатостью оксфордского «дона». Сидел Василий Васильевич на полу своего кабинета, со всех сторон обложенный бумагами и книгами с разноцветными закладками. В стрельчатое окно стучался унылый английский дождь.

Именно тогда Василий Васильевич, не спеша выбивая содержимое огромной пенковой трубки в кружку с рельефным изображением Московского Кремля, и предложил Марку заняться делом Григория Леви.

– Дело это, голубчик, путаное, но на редкость завлекательное. Немало народу на нем зубы поломало, да и глупостей понаписано, не приведи Господь… Все забудьте, начните с чистого листа. У вас получится, у меня предчувствие. А для начала вот, одни фактики…