Авик молча слушал ее, лихорадочно пытаясь ее понять, и не понимал.

– Так что?.. Мы, значит… Всё? – испугался Авик.

– Вот еще! – засмеялась Тамара. – Конечно, нет. Просто это останется между нами. Навсегда!

– Я не смогу, – закрутил головой Авик. – Он мой лучший друг!

– Сможешь. Еще как сможешь… Ну, если меня любишь, конечно… – сказала Тамара и опять прижалась к его губам…

Возвращаясь домой, Тамара не могла убрать улыбку со своего лица. Авик, как и тогда, в их первый раз, Андрюша, после начальных неуклюжих ласк повел себя как опытный мужчина. Но то, что произошло дальше, было совсем не так, как с Андрюшей. Тоже классно, но по-другому. «Повезло мне. И вообще, я счастливая!» – весело думала Тамара, прихорашиваясь в ванной перед уходом домой…

Сразу после выпускных экзаменов, которые Андрей, как и ожидал, сдал довольно посредственно, ему позвонил Жженов и сказал, что перед армией его ждет работа на «Ленфильме», правда, сначала только помощником дольщика, работающего с операторской кинотележкой.

Так началась долгая, совсем не легкая, с бесконечными препятствиями, но, несмотря ни на что, очень успешная и счастливая жизнь Андрея Земцова в кино.

Тамара после окончания школы решила поступать в педагогический институт на факультет русского языка и литературы; Авик, не раздумывая, последовал за ней, на исторический.

– Чего это вдруг? Ты же собиралась по стопам отца – в политику? – удивился Андрей, когда Тамара неожиданно ему об этом заявила.

– Да, собиралась, – важно сказала она и назидательно добавила: – Но кто-то же должен корректировать твои рассказы, а потом сценарии.

Андрей уже начал пописывать рассказы, но никуда их не относил – стеснялся. Тамара их все корректировала – Андрей и вправду писал с ошибками, – а потом сама носила по редакциям, но безрезультатно: ни один из рассказов пока не был напечатан.

Когда Авик тоже заявил отцу о своем поступлении в педагогический, на исторический факультет, Григорий Исаевич был удивлен ответом сына не меньше, чем Андрей ответом Тамары.

– Мы, кажется, с тобой уже договорились, что ты поступаешь на юрфак? – недоуменно спросил он Авика.

– Пап, ты издеваешься? Там такой конкурс! – засмеялся Авик.

– Не умничай, пожалуйста. Ты прекрасно знаешь, что дядя Миша для меня все сделает. А об историческом подумай как следует. Тебе хочется всю жизнь враньем заниматься?

– Что значит «враньем»? – удивился Авик.

– А то и значит. Не забывай, в какой стране мы живем. Сегодня у нас Горбачев со своей гласностью: говори что хочешь, пиши что хочешь, а завтра придет новый Брежнев или еще что похуже, и загремишь – опомниться не успеешь. Если ты историю любишь, то должен знать, что наша Россия-матушка ни одного мало-мальски значительного периода в своей истории не была свободной, ну а если и случалось такое, невиданное для России, состояние относительной свободы, то длилось это непривычное состояние совсем недолго – на большее нашим правителям не хватало. Готов поспорить, что тебе об этом на твоих уроках истории не рассказывали. И о миллионах сталинских жертв наверняка в несколько строчек учебника истории втиснули, и то только потому, что обойти это совсем было невозможно. И о том, как Сталин с Гитлером Польшу делили. А взять, например, Жженова. Он, еще будучи совсем пацаном, пошел по этапам. Сначала его старший брат – ему тоже двадцати еще не было, – затем и он сам. А за что? Да ни за что. Обычный донос. Тогда это было очень модно, говоря образно. Вот тебе наша история, которую ты собираешься преподавать. А сколько мне самому приходилось врать, выкручиваться, чтобы пробить очередной спектакль. Всю радость от самой работы омрачало. Так что не дури и поступай на юрфак. Сергей Иванович, декан факультета, большой поклонник нашего театра и мой близкий приятель. Проблем с поступлением не будет.

– Хорошо, я подумаю, – неуверенно сказал Авик.

– И думать нечего. Приглашу завтра Сергея Ивановича на «Звездного мальчика», он его еще не видел. И ты, пожалуйста, тоже приходи. Я очень хочу, чтобы ты пришел. Зайдем после спектакля ко мне в кабинет, мы с ним выпьем по рюмочке коньяку, я расскажу ему о твоем желании…

– Папа, еще нет никакого желания, – запротестовал Авик.

– Есть, мой мальчик. Есть. Ты же у меня не дурак. Я понимаю, учитель – очень благородная профессия. Но защищать невинных людей не менее благородно. Особенно сейчас. И я уже не говорю о материальной стороне. У юристов зарплаты намного больше, чем у учителей. Так что жду тебя завтра.

– Хорошо, я приду.

– Вот и отлично. Заодно посмотришь хороший спектакль. Ты же его не видел?

– Конечно, видел. Я все твои спектакли видел… Папа, ты мне никогда не рассказывал, почему стал режиссером театра.

– До того как стать режиссером, я долгое время был актером, и, между прочим, довольно неплохим. А потом потянуло в режиссуру. Это со многими актерами происходит, но не у всех получается. У меня, похоже, получилось.

– У вас в семье кто-то еще работал в театре? Я вообще про твою и мамину семью ничегошеньки не знаю. Скрываешь от меня, что ли?

– Ну что ты! Мне скрывать абсолютно нечего. Наоборот – я горжусь своей семьей. Семья у нас была замечательная…

Семья портного Исая Эпштейна была большая, хорошо обеспеченная и довольно известная в Перми. Кроме сыновей Авиэля и Григория, у него была еще старшая дочь Катя. Во время родов очередного ребенка – родившегося мертвым – умерла и его жена Бэйла, которую он безумно любил. Больше Исай Эпштейн не женился, хотя был красив и со своей бородкой и пенсне чем-то походил на Чехова, но уж никак не на еврейского портного. Роль хозяйки дома, как само собой разумеющееся, взяла на себя Катя, которая характером – добрым, мягким, отзывчивым, – как и своей красотой, пошла в отца. Похожими на него были и сыновья. Когда дети подросли и пришло время определяться с их будущем, Исай Эпштейн решил перебраться в Ленинград, где у него жила двоюродная сестра. Решение это для него было нелегким – он никогда из Перми не выезжал, а главное – он должен был оставить могилу своей обожаемой жены. Но все это ушло на второй план, потому что на первом были дети.

По приезде в Ленинград Исай Эпштейн устроился в пошивочное ателье. Вскоре началась война. Кате удалось чуть ли не перед самой блокадой уехать из Ленинграда в эвакуацию, и Исай Эпштейн отправил с ней маленького Гришу. Сам же уезжать категорически отказался – он работал на швейной фабрике, которая шила форму для фронта. Авик тоже уезжать категорически отказался и остался с отцом в блокадном Ленинграде, где они оба и умерли от голода – отец почти весь свой паек отдавал сыну, но и этого оказалось недостаточно…

Когда пришло время поступать в институт, Гриша Эпштейн, с ранних лет обожающий театр, не раздумывая подал документы в институт сценических искусств. Так началась его карьера театрального актера, а затем и режиссера.

– А какая семья была у мамы? Про них я вообще ничего не знаю, – спросил Авик, когда отец закончил свой рассказ. Авик был у четы Эпштейнов поздним ребенком, и его мать умерла после тяжелой болезни, когда ему только исполнилось восемь лет.

– Твоя мама была намного младше меня. Очень красивая, необыкновенная женщина, – проникновенно ответил Георгий Исаевич. – И у нее была такая же необыкновенная мать, твоя бабушка. Редкой красоты и доброты женщина. А вот твой дедушка… Характер у него был, мягко говоря, не из легких. Да что там говорить – он просто был скандалистом и деспотом. Но твоя бабушка его постоянные скандалы по любому поводу переносила спокойно и молча, а когда очередной скандал затихал, делала все по-своему. Тесть мой этого не замечал, потому что уже был занят следующим скандалом. Но, к счастью, ты не в него…

– Я в тебя, – с гордостью сказал Авик.

– К сожалению, не в главном. Я всегда наделся, что ты пойдешь по моим стопам. Но у тебя ни способностей, ни особенной любви к искусству нет, – огорченно покачал головой Григорий Исаевич. И с той же горечью в голосе добавил: – Интересно получается: твой друг Андрей, простой, из рабочей семьи парень, вдруг оказался на редкость талантливым – и прекрасно пишет, и, по словам Жженова, перед камерой чуть ли не профессионально держится. И поступать будет хоть и на заочный, но во ВГИК.