— Ещё монету портить! — подумав, заключил арбалетчик. — По вон тому фонарю будем стрелять!

Наблюдавшие потеснились, образовав тесный полукруг. Лук и арбалет взлетели одновременно; стекло громко треснуло и фонарь, висевший на воротах в сотне шагов, погас, сбитый сразу двумя стрелами.

— Видал? — Такко разве что не приплясывал на месте, вытаскивая следующую стрелу. — Давай теперь на двести шагов! А пока ты будешь перезаряжать, я ещё три стрелы всажу!

За двести шагов друг мог и промазать, это Верен знал точно, и шагнул вперёд. Напрасно: поединок прервал Дарвел, которого, похоже, вытащили из-за праздничного стола, оттого он и был непривычно зол:

— Сдурели, что ли, через двор стрелять? А вдруг кто пошёл бы? Завтра протрезвеете, да по светлому времени ступайте на пустошь и там дёргайте тетивы хоть до ночи, если дёргать больше нечего! Ещё чего выдумали!

Зрители нехотя расходились, завязывая кошели. Такко всё торчал под фонарём, вертя в пальцах стрелу. Верен колебался недолго: будь Такко хоть родным сыном его величества, пока он сам не скажет держаться подальше, Верен и не подумает верить слухам. Он приблизился к другу, перешагнув длинную тень, тронул его за плечо и подтолкнул из людского полукруга.

— Задира ты, — сказал он, как говорил сотни раз, вытаскивая друга из трактирных поединков и споров. — Куда полез против арбалета?

— Я бы его обставил, — уверенно заявил Такко. — У меня перья новые, так летят, что залюбуешься! — Он спрятал наконец стрелу, оглянулся трезвеющим взглядом вокруг, на Верена, и выпалил: — Ты… слушай, прости меня. Я тогда… как дурак на тебя кинулся… дурак и есть! Прости.

— Оба дураки, — улыбнулся Верен. Всё оказалось так просто. Два слова — и стена молчания рухнула. И чтобы сокрушить её окончательно, Верен добавил: — Я тоже хорош. Не понял, что ты герба испугался. Что там у вас случилось, расскажи.

Такко пожал плечами:

— Да ничего. Говорю же, я дурак. Маркграф мне тогда заплатил — ну, помнишь, за лук — и предложил ещё остаться. Я подождал, пока снова заплатит, и ушёл, не спросившись. Ну и боялся, что он обиделся и, чего доброго, обвинит, что я его обокрал.

— И правда дурак. А чего не спросился-то? Зачем сбежал?

— Думал, маркграф не отпустит. Он мне работу до весны расписал. Я когда герб увидел, совсем не знал, что делать. Теперь-то знаю, что он приехал по другому делу, а тогда перепугался.

— Ерунда какая-то, — покачал головой Верен. — Мне-то почему не рассказал?

— А чего было рассказывать? Ты бы только посмеялся. И правильно сделал бы.

Разговор снова не клеился. Стена никуда не исчезла, разве что обрела окна. Нужно было задать прямой вопрос, но Верен не знал, как лучше спросить, да и знал ли сам Такко правильный ответ?..

Неловкое молчание разрушила Грета, выскользнувшая на улицу с двумя пустыми кувшинами. С улыбкой кивнула Верену, перехватила кувшин подмышку, свободной рукой накинула Такко на голову капюшон:

— Тебе господин маркграф после болезни не велел в мороз на улицу соваться!

Грета ушла к леднику, и Такко упрямо сбросил капюшон. Верен покачал головой. Вот ведь как — друг болел, а он и не знал.

— Что с тобой было? — спросил он.

— Да ерунда, — Такко мотнул головой. — Подмёрз немного. Уже всё хорошо.

— Как ты здесь вообще?

— Неплохо. Камнемёты строим, — Такко махнул рукой на смутно вырисовывавшиеся на стене брёвна. — Барон, скотина, не дал лес рубить…

— Ага. Я сегодня слышал, как он ругался. На пустоши.

— Как там укрепления?

— Хорошо. Закончили уже.

Верен протянул руку, снова накинул капюшон Такко на голову и поправил перекрутившийся ремень колчана:

— Иди в тепло. Сейчас не время болеть. Я загляну к тебе, как снова буду в замке. Хотя погоди! Слушай… Рик — он тоже погорячился тогда. Ты того… не черни его перед графом. Ему без того несладко.

— Дурак ты, Верен, — заявил Такко. Опять скинул, упрямец, капюшон и нырнул в тёмный проём.

Тайны, проклятые тайны снова лежали между ними. Верену было бы легче, если бы Такко прямо сказал, что хранит не свой секрет, что рад бы рассказать всё начистоту, да не может. Но всё же после разговора стало легче, и внутри разливалось тепло не только от выпитого эля. В конце концов, можно ли было осуждать друга за ложь, не зная всех обстоятельств?..

Возвращаться в дымную духоту зала не хотелось. Верен подпирал стену, рассеянно глядя на входящих и выходящих, пока не выхватил знакомое лицо: один из десятников, чей отряд ему предстояло завтра вести в укрепления.

— Не успел серебром разжиться, — поделился тот, кивая на сбитый фонарь на воротах. — Вышел, а уже всех разогнали.

— Чего там ваши, — спросил Верен, — за столом или под столом?

— Да тут они, — десятник сделал неопределённое движение рукой. — Гантэр и выпить толком не дал, раз завтра идти. Как будто нас в Лиам этот ваш посылают! До укреплений идти-то всего ничего…

— С закрытыми глазами дойдёшь, — подтвердил Верен. Внутри поднималось странное оживление: не то эль был виноват, не то представление, которое едва не устроил Такко. — А идёмте сейчас? У нас там вино! Баронесса прислала. Там и отпразднуем.

— Сейчас?

— А чего? Я вас без единого факела выведу, веришь?

— Спорим на серебро? — ухмыльнулся парень.

— Спорим, — кивнул Верен. — Собирай своих!

***

Утро выдалось пасмурным. Небо с ночи затянуло облаками, зато потеплело. Верен плохо помнил, как дошёл вчера до укреплений. Помнил, что вышли они точно к воротам, а как — забыл напрочь. Ещё помнил, как искали в темноте вино, стараясь не разбудить Ардерика, и, видимо, нашли. А раз голова не болела, значит, вино было хорошим.

На всякий случай Верен пересчитал воинов, которые как раз выходили из кухни, где разместились на ночлег. Тридцать человек протирали глаза, зачерпывали свежий снег, чтобы прогнать остатки сна — ровно столько, сколько должно быть, никого не потеряли.

— И когда успел? — удивился Ардерик. Лицо у него было осунувшееся, будто не спал полночи. — Я вас раньше полудня не ждал. Что там было, на пиру? Видел… ну, что видел?

— Да всё как обычно. Барон за мир пил. Баронесса с графом шепталась…

— А он что?

— Глядел на неё, как пугало на ворону.

Ардерик фыркнул и отвернулся.

Вокруг слышался привычный шум: звон металла, сонные голоса, вздохи и ругань, когда кто-то кидал соседу снег за ворот. Потянуло дымом: на кухне готовили завтрак. И не было ничего более правильного, чем обходить просыпающиеся укрепления вместе с Риком.

Со стены было видно, как на запад тянется широкая тёмная полоса. Лиамцы уходили домой, оставив несколько обозов с рыбой и три десятка людей. Ещё раньше, с рассветом, ушли люди в Северный предел: следы их лыж вели в лес. Они тоже оставили с два десятка воинов, и теперь замок был под надёжной защитой.

Глядя на уходящее войско, Верен не мог отделаться от воспоминаний, как впервые увидел людей Шейна. Тогда тоже было утро после праздника, и пустошь покрывал снег. Только погода была солнечная, и в укреплениях было втрое больше людей. Верен мотнул головой. В этот раз всё будет по-другому.

— Что помешает камнеедам напасть с запада? — спросил Верен, спускаясь со стены. — Понятно же, что и с востока, и с севера его будут ждать. Я бы пробрался берегом и атаковал, откуда не ждут.

Ардерик покачал головой:

— Лёд ещё слаб. Не проберёшься ни на лодках, ни пешком, а горные тропы замело. Я первым делом расспросил лиамцев, можно ли там пройти.

— Приглядеть бы.

— Лиамцы и приглядят. Они там каждую тропку знают, каждый камень. А, тьма с ними со всеми! Идём пожрём и разомнёмся.

Как же всё было похоже на первые дни на Севере! Пару раз Верен даже искал глазами Храфна и ребят, с которыми успел более-менее сдружиться, позабыв, что их пепел ждёт погребения в замковых подвалах. Ни Гантэр, ни Оллард не показывали носа из замка, и можно было представить, что укрепления снова принадлежат Ардерику.