***********

Позади слышится чье-то движение, грохот захлопнувшегося кресла, тихое чертыхание, затем шепот, который, кажется, обращен ко мне:

– Девушка, скажите, я очень опоздал?

На всякий случай верчу головой, чтобы убедиться нет ли поблизости какой-либо другой девушки, оборачиваюсь и задаю тактический вопрос:

– Вы ко мне обращаетесь?

– К вам, – отвечает он. – А к кому же еще…? – и разводит руками, демонстрируя пустоту кресел вокруг.

– Опоздали вы всего лишь… минут на тридцать… – бросаю я.

– Ого… и о чем там шла речь?

– Если вы думаете, что я прямо сейчас начну пересказывать вам содержание фильма, вы глубоко заблуждаетесь, – обрубаю я наглеца.

– А, понял, извините, – он замолкает, и я слышу, как он откидывается на сиденье, которое трещит под его тяжестью.

*********

Словно завороженная смотрю на растекающуюся по полу лужу. «Что случилось?… Бутылку разбили… Девушка, вы не порезались? … Пьяная что ли?» – слышу голоса собравшихся вокруг зрителей. Оторвав взгляд от картины последствий моего испуга и неуклюжести, вижу нависшее надо мной лицо банковского грабителя. Он смотрит сочувственно и спрашивает, как ни в чем не бывало:

– Как это вам удалось? Я вас напугал?

«Напугал…» Надо же… нет, не напугал, а просто перепугал до смерти, честно говоря. Сначала уставился там, в банке, словно обещая скорую и страшную расправу, вдруг появился здесь, словно ужас, летящий во мраке ночи, непонятным образом скрывшись от правосудия, и после всего этого невинно спрашивает: «Я вас напугал?»

Пока собираюсь с мыслями и словами, дружной командой являются охранник, продавщица и девушка в униформе, вооруженная красным ведром, совком и лохматой шваброй, напоминающей голову Медузы-Горгоны.

– Это вы разбили бутылку? – вопрошает продавщица, обращаясь ко мне.

– Я заплачу, – стараюсь предугадать события, чтобы сократить время и интенсивность возможных пререканий, на которые у меня просто нет сил.

Продавщица смотрит на меня, вздыхает и начинает уже сочувственным тоном объяснять, что даже если я сделала это случайно (словно я могла сделать это нарочно), придется заплатить, потому что таковы правила, которые не она придумала (словно я пытаюсь ей возражать)

– Я заплачу за эту вашу бутылку, – вдруг заявляет светловолосый грабитель.

Вздрагиваю и реагирую резким оборонительным выпадом.

– Нет, ни в коем случае! С какой стати вы будете за меня платить?

Что ему от меня надо? Боится, что я узнала его и сдам ментам? А что мне делать в этой ситуации? Исполнить свой гражданский долг или выказать человеческое участие? И ведет он себя странно: слишком уверенно для человека в бегах. Зачем ему так светиться? Зачем предлагать заплатить за бутылку, когда проще сей же час затеряться в толпе? Может быть, он решил избавиться от меня, как от свидетеля? Сейчас расплатится, потом пойдет следом и зарежет где-нибудь в тихой подворотне.

– Я заплачу, – решительно повторяет блондин-убийца и берется за тележку, взглядом приглашая меня следовать за ним. Так я и последовала, жди…

Тем временем девушка с горгоной домывает следы моего непотребного действа, а продавщица, переводя взгляд с блондина на меня и обратно, заявляет:

– Это вино стоит тысячу двести… э-э-э… пятьдесят шесть рублей.

Внутренне ойкаю. Угораздило же меня взять и разбить именно эту бутылку, а не какой-нибудь молдавский портвейн за пару сотен. Нет, определенно правы те, кто утверждает, что настигшая меня круглая дата не приносит ничего хорошего, и лучше было бы забыть о ней совсем. Смотрю на грабителя в надежде, что он, узнав цену порушенного продукта, тотчас стушуется и умчится прочь, но на лице его не трепещет ни один мускул. А собственно, почему он должен трепетать, он ведь грабитель, следовательно, деньги у него должны водиться. Хотя, учитывая сегодняшнюю неудачу в кассе, он, возможно, на мели.

– Я заплачу, и вопрос закрыт, при чем здесь вы, – решительно объявляю я, дрожа мелкой дрожью и, отважно взглянув в глаза коварному Робину Гуду, толкаю тележку в сторону кассы.

********

Отодвинув тяжелую потрепанную бархатистую штору, отделяющую тьму кинозала от сияющего светом дня, выхожу и невольно зажмуриваюсь от хлынувшего в лицо солнца, шума и красок приморской набережной. Предвкушая покупку огромного мясистого помидора и смачного хачапури на маленьком рынке в двух шагах отсюда, спрыгиваю с последней ступеньки крыльца кинотеатра и, неловко подвернув ногу, теряю равновесие. Чьи-то руки подхватывают меня, не давая упасть.

– Осторожно, девушка, так ведь и ногу можно сломать, – слышу голос и, вывернувшись из рук спасителя, оборачиваюсь: передо мной стоит внушительных размеров парень, кажется, именно тот, что опоздал к началу сеанса на полчаса.

– Спасибо, – говорю я и иду, прихрамывая, через выложенную розоватой плиткой набережную к морю.

Оно вздыхает и мерно шумит своей необъятной массой, изощренно играя всеми возможными оттенками – от бледно-голубо-зеленого у берега до ослепительной лазури и аквамарина у горизонта, – там, где цвет его, сливаясь с небесной полосой, опять перетекает в бледно-голубой. Пляж завален ленивыми телами, мучающими себя ради эфемерного достижения – южного загара. Я не могу загорать, слишком белая кожа, которая моментально обгорает на солнце. Бледная охра, приправленная веснушками – максимально возможное мое достижение. Прижимаюсь к парапету и стою, не в силах отвести взгляд от лениво колышущегося великана.

Вплетаясь в синий горизонт, оно лежит, дыша истомой,

Лазурью воздух напитав, сминая чувственным изломом,

В дрожащем мареве звенит его волна, ласкаясь к брегу,

И бриз преддверием поет его бунтующему бегу,

Когда ломая о гранит и рассыпая в брызги волны,

Оно нечаянно и вдруг о бешенстве своем напомнит…

Эти ли стихи прочитал он тогда, подойдя ко мне? Кажется, эти… Он остановился рядом, опершись на парапет, задумчиво глядя в пространство.

*********

Расплачиваюсь у кассы, стараясь не смотреть в сторону своего оппонента и, покидав в пакет продукты, мчусь вперед, к выходу из магазина. И откуда только взялись силы? Миновав сдвинувшиеся за спиной прозрачные створки дверей, останавливаюсь и оборачиваюсь. Проклятое женское любопытство жестоко подводит меня, потому что створки расползаются вновь, выплевывая прямо мне в объятия блондина-грабителя. Он останавливается и спрашивает довольно мрачным тоном:

– А, это опять вы?

– Это опять я, и что?

– Да так, ничего… – говорит он. – Считал себя виноватым в том, что вы разбили бутылку, но, видимо, напрасно.

– Ну и правильно. Я сама виновата.

– И хорошо…

Чего же тут хорошего? Влипла по полной, как теперь отвязаться от него?

– Наверное хорошо, что вы не виноваты… я спешу, мне некогда… – говорю я и, развернувшись, ухожу.

Интересно, он идет за мной или нет? Желание обернуться и проверить становится просто невыносимым, но я шагаю вперед, до тошноты волевая, целеустремленная и перепуганная. Не станет же он нападать на меня на людной улице. И почему я решила, что это именно тот парень из банка? Возможно, он просто-напросто похож на него? Ведь того я толком и не разглядела, будучи в неадекватном состоянии. Мало ли на свете похожих людей? Как он мог попасть в наш район, в наш супермаркет, если пару часов назад его вели под руки бравые защитники порядка? Осторожно оборачиваюсь и, не обнаружив за спиной никакого преследования со стороны опасного блондина, ругаю себя за тупость и трусость последними словами. В унисон моим проклятьям запевает сотовый. Нахожу его на дне сумочки. Надо же, Никола! «Мутер, еще раз поздравляю… извини, но буду позже, не скучай…». Вот так. Все меня покинули. И сын и… грабитель. Иду домой, чувствуя странное разочарование.