Мать Веры, чувствуя, что ситуация выходит из-под контроля и грозит обернуться серьёзным конфликтом, если не сказать катастрофой, пыталась остановить непутёвую дочь. Однако, как ни урезонивала она своё чадо, как ни уговаривала остепениться – всё было напрасно. На все увещевания Вера с удивительным хладнокровием заявляла, что ей нравятся сразу оба и она ничего не может с этим поделать! «Да, – не без кокетливого самолюбования признавала дочь, – я, наверное, испорченная и жестокая, но такой уж я уродилась!»

Казалось, внутри неё включилась разрушительная программа, которую было уже не остановить.

Мать не находила себе места, корила за то, что не сумела правильно воспитать дочку, взывала к её совести, однако все попытки оставались тщетными.

«Ой, Мариночка, боюсь, добром это не кончится, – сетовала Зина, изливая соседке душу. – Ведь так и до беды недалеко».

Марина не знала, чем тут можно помочь, да и никто не знал.

Между тем, за Верочкиными «достижениями» поневоле наблюдал весь двор. Соседи порицали её беспутство и жалели мать. Марина же старалась девчонку не осуждать и была лишь рада тому, что её семье – по причине отсутствия в ней мужчин – Верочкины чары не грозят, а дочерям в подружки она не годилась хотя бы по возрасту.

Поднимаясь по лестнице, Марина размышляла о невесёлой судьбе своей одноклассницы, так и не познавшей женского счастья, вечно одинокой и уставшей от забот, которой даже материнство не приносило радости. Сочувствуя Зине и горюя за неё, Марина забывала на время о своих бедах, и тогда собственная боль ненадолго отступала.

Дверь открыла Маша. На девочке был её любимый домашний костюм с котиком на футболке и пушистые тапочки с ушками. Едва взглянув на мать и бросив небрежное «привет», она умчалась на кухню. Марина сразу же почувствовала, дочь не одна: у неё всегда было возбуждённо-приподнятое настроение и подчёркнутая отстранённость от матери, когда приходил отец. К тому же, в прихожей стояли громадные ботинки – Петькины, конечно, больше никто из её знакомых сорок пятого размера не носил.

Пётр вышел в прихожую, помог раздеться.

– Где гуляем так поздно? – подозрительно спросил он. – Ребёнок тут один мается.

И тут же без всякого перехода миролюбиво спросил:

– Ужинать будешь?

Это была его обычная манера в последнее время. Он вёл себя в её доме нарочито по-хозяйски, словно желая дать ей понять, что он тут не чужой, что она всё ещё его женщина, при этом осознание зыбкости и иллюзорности такого положения делало его поведение противоречивым: грубоватый тон соседствовал с предупредительностью и даже услужливостью. Марина давно научилась отстранённо реагировать на эти перемены в бывшем муже, игнорируя его новые причуды.

– Буду! – безмятежно согласилась она. – А что на ужин?

На ужин были купленные Петей пельмени – это было самое любимое его блюдо. Он понимал в них толк и покупал всегда самые лучшие, похожие на домашние. Пока Марина мыла руки, он достал из шкафа приборы, положил ей порцию, добавил сметаны, заботливо подвинул стул.

– Иди скорее, садись, пока пельмени не остыли. Мы с Машей только что поужинали. А ты, Маша, ступай в детскую, решай задачу, нам с мамой поговорить надо.

Маша возмущённо передёрнула плечами.

– Да пожалуйста! Больно надо!

Скорчив недовольную мину, дочь удалилась. Проводив её взглядом, Пётр с решительным видом повернулся к Марине.

– Ну, рассказывай, мать, что и как. Где была? С кем? Почему так поздно возвращаешься?

Марина усмехнулась. Её давно уже перестали трогать эти его наезды.

– В кафе была, Петь, можно сказать, на свидании. Хлеб передай, пожалуйста. Вот никак не могу отучиться есть пельмени с хлебом! Катю Астахову встретила, в «Кастрюле» с ней посидели.

Он удивлённо присвистнул.

– Да ты что? С Катюхой? Сто лет её не видел! И как она?

– Цветёт, как и раньше. Сын Вася у неё женился, она бабушкой стала – вся в счастье! Похудела, похорошела, – такая красивая бабушка получилась. В общем, всё отлично у неё. Тебе привет передаёт.

Напряжение спало. Петя довольно кивнул и принялся рассуждать о том, что старых друзей забывать нельзя, ведь на кого ж ещё и опереться в жизни, как не на них. Марина не спорила, просто ела и смотрела на бывшего мужа. Теперь она видела его редко, как бы со стороны, и перемены в его облике стали для неё заметнее. Пётр Трофимов смолоду был высоким, богатырского сложения, с широкой костью, а теперь, в свои сорок четыре, «раздобрел», его крупно вылепленные черты лица начали оплывать, теряя чёткость. Тем не менее, выглядел он довольно импозантно, а сохранившие блеск серые глаза под густыми бровями придавали лицу молодецкий вид. Вот пусть его вид теперь Ленку беспокоит, злорадно подумала Марина, а мне уже всё равно, какие там у него молоденькие врачи-медсёстры рядом!

– А ты, Петь, зачем пришёл-то? Денежку принёс? – перебила она его заезженный монолог, вспомнив, что деньги ей очень даже понадобятся в ближайшее время.

Он моментально ощетинился, полез за бумажником, обиженно произнёс:

– Тебя только деньги интересуют? А просто дочь повидать я не могу уже? С ребёнком пообщаться?

– Ну, ну, – усмехнулась Марина. – Общайся.

Она убрала в карман протянутые Петром деньги и с удовольствием, – несмотря на съеденные в кафе пирожные, – продолжила ужин. Он подкладывал ей добавки, добавлял сметаны, – ему явно доставляло удовольствие кормить и ухаживать за ней.

За годы, проведённые в разводе, Марина, хотя и не сразу, сумела наконец выработать верную, как ей представлялось, линию поведения с бывшим мужем и теперь позволяла себе не особо с ним церемониться, что порой нарушало с её стороны границы элементарной вежливости. Она полагала, что причинённая им обида даёт ей на это право. Он же, несмотря на внешнюю резкость, наоборот, старался ей угодить: никогда не приходил с пустыми руками, был подчёркнуто домовит, организовывал ужин, прибирал со стола и даже мыл посуду. Ей это нравилось и она самым бессовестным образом этим пользовалась.

Пётр разлил по чашкам чай, достал печенье.

– Попробуй, Мариш, очень вкусно.

Было действительно вкусно. Он сооружал для бывшей жены её любимые «бутерброды» из печенья с сыром; чай был в меру горячим и правильно заваренным – всё как она любила. Марина расслабилась. Ей почудилось на время, что перед ней прежний Петя, друг её юности и верный муж, что не было никакого развода и нескольких лет одиночества… но она быстро очнулась от наваждения и одёрнула себя: «Не раскисай!». Захотелось прервать эту обманчивую идиллию.

– Ты и за новой женой так же ухаживаешь, кормишь её, а, Петь? – подначила она.

Он сердито засопел, надулся, исподлобья бросил на неё обиженный взгляд. Так и не научился он за эти годы отстранённо воспринимать бывшую жену! Она и сама пришла к этому не сразу, не скоро удалось ей обрести душевное равновесие. Первое время после его ухода она отчаянно скучала по человеку, с которым было прожито без малого двадцать лет. Покидая дом, Пётр не удостоил её объяснениями, и ей мучительно хотелось увидеть его, спросить, как же и почему всё так у них вышло. Она полагала, что за годы, прошедшие после гибели Стаса, им вместе удалось заново выстроить их общий семейный мир, надёжный и незыблемый, наполненный с рождением младшей дочки новым смыслом, и что никакие бури уже не смогут поколебать его. Оказалось, что это всего лишь её иллюзии, которые однажды просто разбились вдребезги; она и оглянуться не успела, как стала матерью-одиночкой, а семьи – её надёжной пристани – и след простыл! Особенно горько было сознавать, что соперница оказалась старше её, это не укладывалось ни в какие рамки! Безусловно, её вряд ли порадовало бы, если бы разлучница была молода и красива, но, по крайней мере, это имело бы хоть какое-то объяснение: кризис среднего возраста, седина в бороду и прочие «уважительные» причины. Но то, что муж променял её на старую тётку, больно ударило по самолюбию. Это было обидно, несправедливо и сильно занижало самооценку.