Ещё рядом с нашей маргинальной группировкой паслось несколько странных девиц, отбившихся от общего курятника. Дебелая и очень высокая Таня.

Ее можно назвать красоткой и даже блондинкой с голубыми глазами, но вела себя она довольно-таки странно. Иногда казалось, она плавает в вязком эфире. Зрачки глаз блуждали и не слушались, как у искусственной головы волшебника Изумрудного города*.

Отвечала фотомодель всегда невпопад. Мы часто специально ее троллили, задавая каверзные вопросы. Ответы всегда были настолько нелогично шизоидными, что любой оракул взял бы нашу Танюшу в свою свиту.

Была еще разбитная Ольга. Пухлая девица с губами, рыжей головой каре и изъеденными молью шерстяными юбками канареечного цвета. Эта была всё время на взрослом. Очень серьёзная, деловая, она не могла спокойно сидеть на горячих трубах в курилке. Курили мы в подвале на толстых, горячих трубах теплотрассы. Мы курили, а она бегала вокруг нас, иногда исчезая из вида. Ещё она бухала как подвальный мужик и страшно ругалась матом, приводя Танечку каждый раз в ужас. Была еще Оксана с огромной родинкой под носом и со сверхкачественными лодыжками. Оксана хихикала так интимно после каждой рюмки, что всем хотелось её оседлать.

У нашей Тани на Октябрьском поле мы часто харчевались, мылись, иногда спали вповалку. Родители нас жалели – нищее студенчество. Когда на лавочке в парке становилось совсем худо, я перебирался к Тане. Таня ночью пробиралась ко мне в папину мастерскую, где мы дружно скрипели антикварным диваном.

А утром суровый папа, интеллигент в очках, со значением сверлил меня взглядом за завтраком.

IV. Истоки – примечания.

Каста браминов – члены высшей ступени индуистского общества.

Моего призыва – военнослужащие срочной службы, призванные в армию в одно время.

Экзистенциализм – философия, акцентирующая своё внимание на уникальности бытия человека.

Бензоловый спирт (C6H5CH2OH) – ароматический спирт.

Пентаэритрит (C(CH2OH)4) – четырёхатомный спирт с углеродным скелетом.

Ксилиты (CH2OH(CHOH)3CH2OH) – многоатомный спирт.

Циклотимик – личность с многократной волнообразной сменой состояний возбуждения.

Иксотимик – спокойный, невпечатлительный человек.

Шизотимик – отличительная черта – замкнутость и дистанцированность, а также слабая выразительность эмоциональных проявлений. Переходная форма между здоровьем и болезнью.

Цикута – Вех ядовитый (Cicuta virosa L.), род многолетних водных и болотных трав, произрастающих главным образом в Северной Америке.

Ракшасы – демоны-людоеды в индуизме.

Коллоквиум – вид оценки знаний учащихся.

Искусственная голова волшебника Изумрудного города – из книги «Волшебник Изумрудного города» А. М. Волкова, где лже-волшебник выдавал голову, сделанную в технике папье-маше, за свое колдовство.

V. КРИВАЯ ДОРОГА

1. Самая непростая глава. С Суперфином и Мараткой на поезде в Прибалтику. Судьбоносная встреча в тамбуре. Машенька и Фрида – мои галлюцинации. Бесплатно, на попутных машинах. Казюкас*.

2. Делириум﹡. С Алеаторикой и Махаоном Ивановичем автостопом в Юрмалу. В гостях у хиппи на Гауе. Коммуналка дядюшки Дзинтарса в Риге. С Назаром Зепеленым у жовто-блакитных ментов в Жмеринке. Призрак Валеры Красного. С Лексусом Черкасовым – хичхайкинг по-молдавски. Обдолбанный камаз.

3. Свободный полёт. КСП. Несчастный водитель салатового москвича. Один в Черкеске. Наводнение в горах. Пешком, через кавказский хребет, к морю. Долина дьявола. Человек рухнул в пропасть. Метель в июле. Озеро Рица.

1. Самая непростая глава.

Бывают ли разные люди? Или все – и Будда, и дядя Феня в мокрых подштанниках, и тетя Олдя – все похожи? Одинаковые!? И отвечаешь… Да, все одинаковые! Но все же есть разные! Все и она – Машенька?!

На втором курсе мы с Мараткой решили навестить нашу карманную заграницу, то есть Прибалтику. С нами поехал Суперфин, мой школьный товарищ. Суперфин был мужественный красавец, с полоской мексиканских усов, затертыми висками и пиратской серьгой в ухе.

Подготовились солидно, как требовал этикет бывалых командировочных: взяли купе, жареных каплунов, разной снеди из ресторана и обойму крупнокалиберного пойла. Счастье начинается с поезда.

Распаковали курятину, порезали сёмгу, огурчики солёные, почистили яички, жахнули по первой и пошли в тамбур насладится первой железнодорожной сигаретой. Тогда курить можно было и в самолете, и в автобусе, и в кинотеатре. Курить не то что было запрещено, приветствовалось…

В тамбуре было тесно, там без билетов ехала лихая компания – студенты московского архитектурного института. Они ехали на практику – рисовать древний Таллинн. Одеты студенты были не по-нашему, по новой продвинутой моде.

Были хиппи, панки, гопники, но эти никак не подходили под стандартную классификацию.

Маргиналов в Москве в те годы было много – это была запоздалая реакция на комедию кремлёвских покойников. Западные «дети цветов» уже примеряли на себя офисные костюмы, а в СССР только докатился одиннадцатый вал – «Любите, а не воюйте!».

Я застал на Гоголях великих донкихотов дырявого забрала – Красноштана, Чапаева со своей базукой, Маклая, целую связку достойного пера материала – бойцов винтовой революции*. Салатовый дракон кружил вокруг пентаграммы четырёх фонарей в тумане психоделической новой реальности, скалился бивнями Берроуза, лил слюни Тимоти Лири под стон Фрэнка Заппы и мяуканье Моррисона*.

В тамбуре я и мои друзья моментально оказались на сцене передвижного театра. Это было новое поколение московских космонавтов, они перешагнули бессознательное и жили в новом, свободном от огрызков советской пропаганды мире.

Девчонки носили огромные суровые мужские ботинки, типа матросских гадов*. Чтобы гигантские калоши не сваливались, они надевали десять носков и ещё подпихивали газету. Основным прикидом был чёрный балахон и короткие детские брючки, плюс сотня фенечек на шее – сломанные часы, просроченные лезвия, дырявые пудреницы. Мальчишки тоже были одеты во всё не по росту, с неизменными шарфиками и кепочками. Когда они снимали кепку, на голове сразу ты-ннН… – выпрямлялась антенна жёсткого волоса.

Студенты подпрыгивали, пританцовывали, трепетали – пели: «Бросают Чайку и бегут в ночи из крокодильей кожи лодочки, ботинки лодочки берут с собой!». Длинный играл на гармошке, а маленький на игрушечной гитаре. Девочек было две. Или больше?

Та, что была повыше, из гаубицы своих солнечных глаз стрельнула мне в самое сердце и пробила в нём дыру навылет…

Она светилась в темном тамбуре, двигалась на своих ходулях: чёрное каре, волосы отливали воронёным крылом. Глаза мерцали загадочным огнем, как светляки в молоке тумана. Видение плясало, пело и улыбалось мне, смертному. Было в ней что-то от солёных дюн Нормандии. От нее пёрло огнем и хромированным током энергий. То есть все мужики рядом с ней абсолютно сходили с ума. Конечно, совершенно свихнулся и я. Её звали Машенька…

Вторую чаровницу звали просто Антон. Из мальчишек выделялись карлик и каланча – Меркурий и Карбас. Один всё время делал ножками – Так-таК. Другой играл на гармошке, уморительно тряся головой. Был еще Василий Пятков и Жиглов. Василий был эталоном нового молодежного стиля. Он знал, в какую сторону диджею крутить пластинки. Он не ходил, а значительно плавал. Жиглов – тихий пьеро-гуррикап, был похож на взрослого цыпленка.

Уже в поезде Машенька взяла надо мной, диким, шефство.

Мы всем передвижным иллюзионом грузились в таллинские харчевни, смахнув искры вымышленных существ с узких средневековых улиц. Я тогда курил исключительно махорку, упакованную в серые бумажные пакетики с синими чернильными печатями. В буржуазных ресторанах Эстонии я учил новых друзей сворачивать из газеты козьи ножки. Они тренировались крутить вонючие кулёчки: трещали свинцовые шрифты передовицы, махорка мешалась с пролитым ликером «Вана Таллин». Кабак погружался в тяжёлый жёлтый угар. Суперфин вращал жернова психоделических манифестов. Афганец заряжал орудия на горе Курдук.