Блейз задумчиво скормил свои заметки фазовому деструктору и некоторое время наблюдал, как листки исчезают внутри и превращаются в мельчайшие частицы, равномерно рассеянные по Вселенной.

Ему оставалось записать еще кое-что, пока события были свежи в его памяти. Только сейчас он понял, что подсознательно оттягивал момент изложения их на бумаге. Такая нерешительность была дурным признаком и свидетельствовала о том, что его память, возможно, пыталась избавиться от каких-то очень важных для него воспоминаний, за которыми таилось что-то либо пугающее либо отвратительное.

Он взял еще один листок толщиной всего в молекулу и начал писать:

Я пишу это на борту космического корабля, летящего на Кассиду. Как ни странно, но прежде всего мне следовало бы обсудить это с Тони. Я пишу «как ни странное, поскольку разговор этот, с моей точки зрения, попросту невозможен. Я уверен, что даже частичное знакомство с моими планами для нее будет настоящим потрясением: столько жертв потребует их воплощение в жизнь – необходимых жертв!

За несколько дней до нашего отлета с Гармонии Барбедж сообщил, что местная милиция окружила отряд революционеров, к которому примкнул Хэл Мэйн, и предложил нам с Тони принять участие в его захвате. Правда, милиция дала маху. Зато благодаря этой поездке я сделал два довольно неприятных открытия по поводу себя.

Первое было связано с решением командира местной милиции повесить трех местных жителей, поскольку ему не удалось взять в плен настоящих революционеров, а также реакцией Тони на этот жестокий приказ.

Я, конечно, мог бы убедить себя, что меня волновало душевное состояние Тони, но это было бы просто самообманом. Я сам не мог допустить этой казни.

Почему я отреагировал именно так – из-за своего отчасти экзотского происхождения или из-за воспоминаний о матери, – значения не имеет. Факт остается фактом: оказавшись лицом к лицу с людьми, которых вот-вот должны были казнить, я повел себя так, что в будущем, при определенном стечении обстоятельств, это может поставить под угрозу все мои планы.

Я всегда говорил себе, что мне, если я хочу еще при жизни добиться изменений в человеческом обществе, придется смириться с неизбежными жертвами – кому-то, выполняя мои приказы, все равно придется умереть.

Но там, на Гармонии, я вдруг понял, что не могу смириться с несправедливой казнью, которая, в принципе, ничто по сравнению с ценой исполнения моих собственных планов.

И повел я себя вовсе не спокойно и разумно. Нет, это была резкая, инстинктивная, бессознательная реакция – как будто я старался защитить себя от какой-то физической угрозы.

Запомнилось мне и лицо майора, когда он услышал, что я запрещаю казнить этих людей.

Я знаю, что мое лицо после стольких лет упражнений и практики не выражало ни малейшей угрозы и оставалось совершенно спокойным. Я уверен, что полностью контролировал свой голос, звучавший совершенно ровно и спокойно. И все же я до смерти напугал его.

Как я могу теперь осуществлять свои планы, если не уверен в том, что меня устраивает цена их воплощения? Я не допустил, чтобы повесили невинных людей. Я был готов убить майора, попытайся он мне противоречить.

И теперь я знаю, как поведу себя в ситуации, которая может оказаться решающей.

Мне остается проводить в жизнь задуманное и надеяться на лучшее. Я просто не в состоянии отказаться от своей мечты о будущем. Те, кто живет сегодня, захватят лишь самый ее краешек. И только их внуки и правнуки в полной мере сумеют реализовать себя. Будущее слишком прекрасно, чтобы не попытаться создать его. Так что пока остается только двигаться вперед. Что я и делаю.

Блейз еще раз перечитал написанное. Затем взял оба листка и сунул их, как и предыдущие, в щель деструктора. И не важно, что они будут уничтожены. Его память навсегда сохранит их содержание вместе с событиями прошедшего дня.

Он еще некоторое время посидел за столом. Казалось, не только его тело, но и ум находятся в каком-то подвешенном состоянии. Сознание пробудилось первым, и Блейз сразу вспомнил: кое-что так и осталось незаписанным, поскольку он плохо представлял, как это можно выразить в словах. Самое лучшее решение проблемы, – сказал он себе, – сесть и начать писать. А слова либо придут, либо нет. Важно было хоть как-то занести свои мысли на бумагу, и вполне вероятно, что это поможет ему прояснить вопрос для себя.

Я не рассказывал об этом Тони, – писал он, – хотя и сам не знаю почему. Особых причин не говорить ей у меня нет. То, что это связано с другой женщиной, не имеет никакого отношения к моим колебаниям – так мне, во всяком случае, кажется, – хотя, честно говоря, если я об этом упомяну, то неудобно будет скорее мне, чем ей.

Блейз остановился и задумался.

И тем не менее я должен войти в собственную память так же, как я вошел в тот лес, – снова начал он, – и передать впечатление, которое произвела на меня Рух Тамани. Возможно, именно в ее отряде находится Хэл Мэйн под именем Говарда Иммануэльсона.

Особенно хотелось бы запомнить то, насколько она поразила меня. И дело не только в ее необычайной красоте, хотя она действительно самая красивая из когда-либо виденных мною женщин. По правде говоря, я даже не представлял, что может существовать некто, являющийся квинтэссенцией самого слова «красота». Но в ней был какой-то внутренний свет, хотя это и не совсем то, что чувствовал я на самом деле. Ее окружала какая-то невидимая, но почти осязаемая аура. Я ощутил эту ауру еще до того, как мои глаза привыкли к царящему в лесу сумраку и я сумел разглядеть ее обладательницу. Если бы, во мне была хоть малая толика присущей квакерам религиозности – я бы, наверное, пал перед ней на колени.

Я дорого бы дал за то, чтобы узнать ее поближе. Правда, нельзя сказать, что хотел бы этого больше, чем встречи с Хэлом Мэйном. Как ни стараюсь, все равно не могу вспомнить, как же он выглядел при нашей случайной встрече. Перед моим внутренним взором отчетливо встают лица тех, кого видел тогда, – и мне кажется, что среди них его нет. Вряд ли ему удалось затеряться среди окружавших меня людей. Но тогда остается предположить только одно: я подсознательно боюсь найти Хэла Мэйна и выяснить его возможности.

Что если он превосходит меня или ни в чем не уступает мне? Тогда отведенная ему в истории роль – быть моим антагонистом, а не союзником.

На этот вопрос я тоже не узнаю точного ответа до тех пор, пока мы не встретимся лицом к лицу.

Он снова сделал паузу, перечитал написанное. Затем продолжил:

А пока мне остается лишь надеяться, что гармонийские милиционеры, взяв его в плен, не причинят ему вреда, а тем более не убьют. Я не очень-то верю Барбеджу. Из-за своего, фанатизма он совершенно не думает о последствиях. В том числе и о последствиях моего гнева.

Эту последнюю часть записки Блейз даже не стал перечитывать. Мысли его уже унеслись к тому, что предстоит сделать на Кассиде, до которой оставалось всего несколько дней полета.

Двумя годами раньше и Кассида, и Ньютон объявили имевшиеся там довольно большие организации Иных вне закона. Поэтому теоретически Блейзу устанавливать там контакты было не с кем. На самом же деле небольшое ядро сохранилось. Тони сообщила их подпольному руководителю Иоганну Уилтеру, что Блейз вскоре прибудет на планету. Как ни странно, его что-то не было видно – так же как и кортежа лимузинов, который Тони заказала через турагентство. Когда она спросила об этом дежурную внизу у трапа, та покачала головой и ответила:

– На поле никогда не допускается транспорт, не имеющий отношения к космопорту.

Тони через плечо оглянулась на Блейза: он слегка нахмурился. В этой ситуации Данно был бы крайне полезен, но он остался на Ассоциации, чтобы принять участие в выборах в Палату. Ничего необычного не было в том, что гражданский транспорт не допускался на взлетное поле. Но на любой планете для человека с дипломатическим паспортом, нуждающегося в охране, сделали бы исключение. Кроме того, власти Кассиды знали, что Блейз является членом руководства Ассоциации.