Доктор продолжает теребить дужку очков, а я избегаю смотреть в эти умные глаза.

— Адель, посмотри на меня, милая.

Неожиданно потеплевший голос врача заставляет вскинуть взгляд на усталое лицо женщины. Сколько нас таких ждущих и надеющихся прошло через ее руки, сколько безнадежных случаев было и сколько счастливых?!

Сколько женщин презирают и ненавидят эту женщину за неудачу и сломанные мечты, а сколько боготворят? Считают волшебницей, подарившей чудо материнства…

На мгновение кажется, что я сейчас общаюсь с очень старой женщиной с тяжелой жизнью и бременем прожитых лет, которые лежат на покатых плечах.

— Адель, послушай меня. Прими эту ситуацию, как данность и забудь. Не фокусируйся. Поживи для себя с мужем и отключи мозги. От меня часто ждут чудес и невозможного, но мы всего лишь врачи и руки у нас связаны определенными путами. Мы не всесильны, и я понимаю твое состояние. Просто отпусти себя, забудь уже о проблемах.

Бросаю взгляд за спину коротко стриженной шатенки.  Вся стена увешана грамотами и регалиями. Бесчисленное количество наград и фотографий с видными политическими деятелями, но мой взгляд цепляется за стенд с фотографиями с малышами.

Их тьма. Везде мордашки — плачущие и улыбающиеся, говорящие о том, сто чудеса все-таки случаются и наглядный пример на этих кадрах.

— Благодарю за совет. Всего хорошего Вам, доктор, и с Наступающим…

Скупо поблагодарив Нору за совет, я спешу прочь из кабинета. Спасаюсь бегством.

Медленно ступаю по коридору и вспоминаю, как возненавидела врачей и больницы с терпким сладковатым аммиачным запахом, который шлейфом тянется вдоль безжизненных светлых коридоров медицинских центров.

И вот я опять здесь.

В глазах все рябит. Дыхание перехватывает. Мне сложно справляться с эмоциями. Быстро направляюсь к лифтам.

Взгляд расплывается от слез. Проблемы есть всегда. Сложности тоже. Жизнь не сказка и даже вырвавшись из самых низов. Пройдя ад Трущоб и придя к успеху, я опять лишена самого важного, самого ценного…

— Сколько я могу вытерпеть?!

Задаю вопрос и реву.

На моем пути всегда были шипы, приходилось терпеть потерю за потерей. Сносить удар за ударом.

— Мисс, Вам нужна помощь?

Легкое касание руки и я сталкиваюсь с блеклым взглядом седовласого старца. Не врач. Посетитель, которого я умудрилась не заметить, оказавшись с ним в одном лифте.

— Все хорошо, — отвечаю привычно и отвожу взгляд.

Не хочу жалости.

Глупая Адель, все чего ты достигла давно стало второстепенным.

Единственное, что важно это моя семья и желание почувствовать в своих руках маленькое чудо, которое является продолжением любимого.

А в пальцах лишь документы, всевозможные анализы.

Я сжимаю файл, в котором нет ответов и нет надежды. Одна сплошная неопределенность, венчающая все ужасным приговором — Бесплодие.

Судорожно вцепляюсь в эти бумажки и кажется, что в руках клубок ядовитых змей, которые обнажают свои клыки и кусают за пальцы, впрыскивая отраву глубоко под кожу.

Отчаяние.

Вот оно подступает безликим серым облаком, накрывая меня всю целиком, давя и лишая возможности сделать вдох…

Стоит оказаться на свежем воздухе, который лишен больничного затхлого смрада, сворачиваю листки, комкаю с жестокостью.

Бросаю в воздух и смеюсь, как безумная, когда бумажки подхватывает ветер и разносит их, словно птиц, взлетающих к самым небесам:

— Не верю!

Кричу одну фразу и почему-то, кажется, что я руку в чан с кипящим маслом засунула, и зараза распространилась от кончиков пальцев к запястьям, струится по локтям и предплечьям, ударяет ровно по центру грудной клетки, обжигая внутренности.

И как на повторе:

— У медиков не всегда есть ответы на вопросы. Вам стоит уповать лишь на высшие силы…

Не замечаю, как доезжаю до дома.

Пытаюсь успокоится. Пока Тайгер на работе, я должна собраться. Не хочу, чтобы он видел меня такой.

Сломленной. Убитой. Потерявшей надежду.

Нужно просто переждать, пережить, успокоиться.

Захожу в особняк и быстро иду на кухню. Занимаю себя готовкой. Включаю чайник и дожидаюсь, пока вода закипит. Достаю чашку с веселым Рождественским принтом, достаю с полки разные чаи и принюхиваюсь к ароматам.

Я коллекционирую смешную посуду. Дешевые чашки ценой в доллар напоминают о прошлом и о чуде, которое всегда пропитывает воздух в Рождество.

В голове мысли. Их много. Они нападают на меня словно рой растревоженных пчел. Завариваю мятный чай с щепоткой мелиссы. Должно упокоить и, чтобы хоть как-то избавиться от сомнений делаю первый глоток.

Рано. Чай слишком горячий и отдается болью на языке, которую я себе причиняю, чтобы очнуться, чтобы вбить в себя, что все проходит. И это пройдет.

Все можно преодолеть. Абсолютно все. Пока ты жив — есть надежда. Смерть — единственное, что не подвластно изменению, она статична, а вот живое движется, меняется, развивается.

— Все будет хорошо, Адель.

Глупая привычка проговаривать мысли вслух.

Подхожу к окну. Сажусь на подоконник и рассматриваю пейзаж: красивый ухоженный сад, который сейчас скрыт белоснежным саваном из снега.

Огромная территория. Родовое поместье Ривзов во всей красе раскрывается перед моим взором. Чем не сказка этот дом и моя жизнь?

Снаружи особняк и вправду напоминает чудесный замок, скрытый в “Волшебном Шаре” и стоит тебе встряхнуть игрушку хорошенько, как снежинки завернут дом в густое одеяло.

Когда-то я так же смотрела из окна нашей ветхой квартирки в Трущобах и попивала огненный чай без сахара, чтобы избавиться от боли. Он жег внутренности, но мне было все равно.

Тогда Тай меня бросил, уничтожив все то хорошее, что было, между нами, нанес нестерпимую рану, которая не заживала, кровоточила и причиняя боль.

Я была одна в своей войне за жизнь матери. И единственное, что мне оставалось это изображать веселье и беззаботность, которых не было.

— Мамочка… как же тяжко без тебя…

Шепот вместе со слезами слетает и ударяется в стекло. Я дышу на него и как когда-то в детстве принимаюсь рисовать рожицу отдаленно похожую на снеговика.

Опять кажется, что стою не в навороченной, запичканной всевозможной техникой огромной кухне, сошедшей с обложек журналов, а в маленькой ветхой коморке со сквозняком, заставляющим передергивать плечами.

Белоснежный пейзаж за окном сменяется грязной промозглой улицей, где снег некрасивыми кляксами разбрызган по асфальту.

Я опять там. В своих воспоминаниях. Где холодные улицы на первый взгляд кажутся безлюдными, изредка на них можно встретить торопящегося домой запоздалого пешехода.

Нет ощущения грядущего праздника.

Разворачиваюсь и иду в комнату, где лежит больная мать. Моя сильная и строгая Ивет…

Денег на сиделок и медсестер у нас нет. На хлеб иногда не хватает.

— Мама, ты проснулась?

Задаю вопрос и тихонечко проскальзываю в комнату. Наблюдаю за спящей. Все кажется, что мама откроет ясные голубые глаза, потянется на кровати, встанет и весь этот ад паралича окажется сном, кошмаром, который развеется с ее пробуждением.

Беру тонкую руку, сжимаю своими холодными ладонями и целую.

Судя по ровному спокойному дыханию, крепко спит. Тяжело вздыхаю, сжимаю грубую натруженную ладонь и понимаю, что для меня нет ничего прекраснее этих некрасивых морщинистых пальцев…  

Мне больно. Оказывается, боль бывает бесконечной глубиной, в которую я, не переставая, погружаюсь.

Твое горе — всегда только твое. Все остальные остаются равнодушными.

Глажу материнские пальцы, отгоняя ненужные мысли… Рассматриваю спокойное лицо, с тонкими чертами испещренное морщинками.

Светлые волосы, белоснежная кожа. Ивет была когда-то красива. Я выросла ее копией. Провожу рукой по блеклым прядям… Моя мать рано постарела. Быт и тяжесть жизни отняли у нее внешность и самое главное — здоровье.