Широкой грудью проломилась вперёд прямо к кассе. С дитём! Имею полное правие по-за очереди!

В два огляда бабка подкатывается к Колёке с билетами, с хныкалкой внучкой.

– Алёнушка! Ну ты уж постарайси. Заживи таку горю… Ну не плачь, звоночек, – отходчиво сюсюкает бабка.

– Как не плачь! Ка-ак не плачь!? Ты больно делала ручке! Больно! Вот так! – Алёнка выворачивает ручонку. С подкруткой сильно щипает себя выше локтя. – Вот так! Вот так!!..

– Ну-у, расстрели твою лихой! – конфузится бабка. – Ты хошь в этой толкушке без очерёдности выдернуть билеты и чтобушки по случайке за руку не крутнули!?

Алёнка задумчиво слушает бабкины оправдания и совсем серьёзно роняет:

– До чего ж ты мне надоела…

– Припрячь язык. Ты что, попрыгуха, с ума съехала?

– И съехала! И съехала! А ты с ума спрыгнула! Убила б тебя и убежала назад в Латную к дедуньке Митрохе. Дедунька наказывал же тебе не бить меня! Не бить!! Не бить!!!

– Ну, подруга! Ты эт всё буровишь, не пожевавши как след…

«Мои девчатулечки на язычок поаккуратней, – гордовато думает о своих дочках Колёка. – Мои такие шайбочки не подбрасывают…»

Алёнка испытующе смотрит на Колёку, будто что важное решает про себя.

Поймала растерянность в его глазах, торжествующе выпаливает так, что все вокруг невольно сносят к ней взгляды:

– Я бросаю тебя, бабка-криволапка! Ухожу к дядь Коле!

Девочка обхватывает обеими жаркими ручонками Колёкину ногу, жмётся щёчкой к коленке и затихает, перестаёт плакать.

Светлея, Колёка кладёт ей лопатную ладонь на голову. Ласково ерошит коротко обхватанные тёплые волосёнки.

– Вот гомнючка! – придавленно, сквозь зубы ворчит бабка и добавляет уже погромче: – Видали, наискалась кавалерка! Как жа! С первого глаза она, любовя, завсегдашно горячей…

Алёнка её не слышит, не видит.

Ни на миг не отлипает от Колёки.

Даже когда шатнулись к троллейбусу, она, гордая, ухватилась за сетку, что нёс Колёка. Так и вбежала в троллейбус, держась крепко за сетку. И пока шли всё время отбивалась, отдёргивалась от приставучей бабкиной клешни пустой.

В троллейбусе она напрочь высмелела. Взобралась Колёке на коленки и тут же сморённо заснула.

Благостно жмурясь, Колёка до самой Ялты ехал с девочкой на руках.

И даже не подумал передать её бабке.

А в Ялте уже и бабку подпекла охота. Загорелось старой, чтоб вертанулось как-то так, чтоб Колёка не упылил от них.

Колёка тоже – чего лукавить? – немного привык к своим попутчицам.

Но как ни жалко расставаться, дорога кончилась.

Прощайте!

Высадил бабку с внучкой из троллейбуса и тут же, по привычке, припнулся к хвосту петлистой очередины. Скоро выяснил, кисли это в квартбюро.

Подозрительно быстро двигалась очередь.

– Мне б коечку одну где-нибудь.

– У нас сдают комнатами. В комнате минимум четыре койки. А одну койку кто в комнате поставит? – устало спросила будочка у Колёки.

– Хэх… Гросс гадство… Это ж бомжаторий! Для меня могли б и поставить однушку, – вслух подумал он.

С пустом отваливать было неловко.

Он огляделся, как бы ища, что ж его такое ещё спросить.

– Да! Послушайте! Как у вас отношение к ООН?

– Самое тёплое.

– Ти… На юге это эстэсно… Позвольте наводящий вопросец. Как вы относитесь к выполнению решений ООН?

– Гражданин, проходите! Вы что, перегрелись?

– Нет, это вы замерзли тут у себя в тёпленькой Сибири! – обрадовался Колёка зацепке. – Это у вас отморозило память. Отогрею, напомню. Нынешний год ООН объявила годом обеспечения жильём всех бездомников. Извините, я из их числа. Тем не мень что я слышу?

Будка принципиально воткнула глаза в книгу.

Колёка был последний в очереди. Спешить некуда. Не грех осмотреться.

Одну сторону будки, солнечную, закрывал плакатный портрет шумной певички.

«А-а, чистоглазка, здорово! Так это ты жаловалась на неделе по телику «Нам часто в жизни не хватает друзей и теплоты»? Услышал зов беды – прибыл-с. Чем могу-с, тем и помогу-с!»

Колёка кивнул на певицу:

– Ейнюшкин адресочек пожалуйте…

В окошко вывалилась по пупок древняя старуха с неквалифицированно запудренной морщинистой шеей.

– Были б вы Больной,[6] дала б… А так…Да кто вы такой, чтоб давать вам её адрес?

– Будущий муж… Штатный аист на крыше… – лениво отслоился Колёка от будочки и, меланхолично вздохнув, замурлакал прилиплый мотивчик: «Только, только, только, только этого мало…»

Куда ж теперь? Где искать дупло?

У квартбюро кипел людской котёл.

Одни предлагали жильё, другие гонялись за ним.

Но кого Колёка ни спроси, от него, от громоздкого косяка лохмогрудого, всяк норовил поживей вежливо отскочить, постно ужимая губы.

И лишь один дедок тараторливый, вертлявый, бесшабашно сдававший комнатёху на двенадцать персон, сам подкатился с тарами-барами и тут же свернул слова на певичку.

– Она живёт на Гоголя… Возля меня. Подь сюда, подь сюда, бездомовный бонза![7] – поманил худым чёрным пальцем. – Угнись, верста!

Колёка послушно наклонился.

Бесхлопотной, как игривый кот, – такой с горем не вяжется, – старый пим раскатился с угрозливым вдохновенным подвывом лепить стихи.

Вшёпот.

На ухо.

– Где ж твоя сакля, Хасбулатушка?

– А! Где рос, там и выкис… – Старчик кинул чёрной рукой костлявой куда-то в горы.

– Мимо! – вздохнул Колёка. – Умный в гору нейдёть!

– Слишком умный – брат безумному! – укорно отхватил дед и уёрзнул, потонул в толпе.

«Ти, какая чёрная несправедливка, – сомлело думает Колёка. – У очень дорогого товарища Сталина была вон аж двадцать одна дача! А тут рядовому труженичку ночку перекрутить негде… Отличично!»

Делать нечего.

Колёка побито побрёл назад к остановке, где оставил бабку с внучкой.

Спроси, зачем туда идёт, он бы и себе не объяснил. Прикипел, что ли?

Горестно подумалось, если не застану их, останусь один, совсем один в сомлелой, в очумелой от солнца пустодушной Ялте.

На счастье, бабка с внучкой там и прели при горке вещей, где он высадил их из симферопольского троллейбуса.

Завидела Колёку Алёнка – со всех ног бросилась к нему. С лёту счастливо воткнулась в его коленку.

Ожила и бабка.

– Ну, как вы тут? Без ссор? Без кровопролитий?

Бабка смято махнула разом обеими руками.

– Ой!.. Избави, Боже, от кулака блоху… Со мной она в ссоре, тольке с тенью с моей дружа… Никак не свяжем, как однем добираться. Сидим без дела, киснем, как мёд… Ты-то чё наискал?

Колёка свёл подушечками большой и указательный пальцы:

– Красивый ноль!

– Ну и ладуньки! – ободрительно сказала бабка. – Айдаюшки с нами. Давай-но чтобушко одним кагалом держаться… Вместях будем на собак лаять.[8] Со своей радостью я сюда с-из молоду кажный год наведуюсь. В прошлом лете жила у самой у центри… На Чехова… Три шага – море, два шага вбок – танцплощадка… Бли-изка… У меня знакомцев там полная лавка. Писала одной… Ждё… Где двух, тамочкя и третьего, бреша, положит…

Увы, бабка сама оказалась без приюта.

Квартирная воеводша, у которой бабка оттолклась в давешний наезд, сказала, что у неё всё под завязочку глухо забито. Не то что бабке с девкой – прусаку негде перебедовать ночку.

Бабка к соседке. К Мельничихе. К Мельнице. Так навеличивали во дворе Капитолину Пышненко.

Глянул Колёка на Капушку – его по́том так и обсыпало.

«Ти… Богате-ейская бомбочка… За неделю не обежать… Эта мормониха с весёлой валторной[9] кого ни подай в айн момент на папироску присушит… И пожалуйста! Мы и без папироски не проть причалить к этой любопышечке… Одному на юге… неприлично… И у ежа есть подружка жизни. А чем я хуже ежа? Чем?..»