Кшатр, осмотревшись вокруг, быстрыми неслышными шагами ушел к жевавшим сено верблюдам, где поодаль стоял его ослик с двумя мешками на спине. Он снял мешки и сказал что-то на ухо ослику. От этого животное стало на передние колени, затем, подогнув задние ноги, опустилось на песок. Кшатр положил два снятых мешка под ноги, чтобы не лежать на холодном песке, туловище прислонил к теплому боку ослика и задремал.

На рассвете караван фараона покинул местечко Секкет Эль-Султан…

Ночи в пустыне среди барханов были холодны. Рабам, обслуживающим караван фараона, приходилось спать у тюков сена. Расставленных торчком плотно примыкающих один к другому, ограждая место ночлега погонщиков. Тепло, исходившее от тканых из верблюжьей шерсти покрывал, согревало усталых людей, спасая от ночного холода. Между тем рабы всегда сооружали шатер для фараона и его дочери. Каждый раз, перед ночлегом, передовой отряд с навьюченными поклажей лошадьми, для сооружения шатра и утварью для приготовления пищи, верхом выдвигался далеко вперед, и разбивал шатер для ночлега фараона. А «кормилица» Клеопатры, Кшатр в образе Онисии, помогал слугам-кулинарам в приготовлении ужина для фараона и его дочери. Из свежей баранины готовился плов и заваривался по особому рецепту «кормилицы» Онисии, чай из высушенных ароматных целебных трав, которые Кшатр вез с собой в тюках на своем ослике…

Пятый день пути по пустынным пескам Сахары подходил к концу. Днем, в этот весенний месяц Пахон бога Луны Хорхе, сына Амона Ра и богини Мут, жара в пустыне не была столь беспощадна, как летом. Шел 19 день месяца Пахон (март). Лучи спускались на барханы песков, окрашивая гребни красными оттенками заходящего солнца. Вечерняя пустыня в это время уже не так воспаляла глазАяркими оттенками песков и открывалась театром красок предзакатного дня. Клеопатра, уныло покачиваясь в седле верблюда, смотрела отрешенным взглядом огромных карах глаз на колеблющие небесные шелка занавесок своего убежища, защищавших ее глаза от жгучих лучей пустынного солнца. Время от времени она закрывала веки, впадая в дремоту. Мысли в это время исчезали, ощущение тела уходило в небытие, и вся окружающая действительность переставала существовать. Такое состояние ее естества помогало преодолевать тяготы пути и не думать об Антоние. Мысли о нем будоражили юное сердце принцессы день ото дня, и даже память о детской влюбленности в Гнея Помпея Младшего, ее воспоминания знакомства с ним в изгнании не могли спасти от внезапной вспышки очень сильной любви с первого взгляда к Антонию. Еще там, в поместье Гнея Помпея Старшего на Альбанских холмах, когда она с Помпеем Младшим купались в бассейне, Антоний бесцеремонно подошел с приветливой улыбкой к ней и подал руку, помогая выбраться из воды бассейна. Как трепетно пронзило сердце его прикосновение и, как долго она смотрела ему в след, когда Помпей Старший позвал гостей к накрытому столу, и герой удалялся в зал к гостям. С тех пор и по сей день Антоний не выходил из ее юных грез. Мечтая только о нем, она любовалась его статной фигурой, осанкой его в седле, когда его конница решила исход сражения у ворот крепости, ставшей на пути возвращения ее и отца из изгнания в Египет. И как несправедливо поступил с ним отец, отказав его коннице в охране каравана. Сердце принцессы было разбито и, казалось, ничто не в силах помочь ей перенести эти бесконечные минуты, часы, дни пути, в нескончаемой веренице барханов пустыни. Внезапно верблюд остановился. Чтобы отогнать наваждение мыслей о нем, Антоние, она нервно откинула занавеску, закрывающую ее под навесом. Взгляд принцессы упал на лучи заходящего солнца, гигантским раскрывшимся веером в небе у самого горизонта. На цепочку верблюдов, что застыли неподвижно. Видно было, что проводник осматривается, уточняя путь. Клеопатра решила воспользоваться остановкой каравана и соскочила с мирно застывшего верблюда на песок бархана. Вдалеке показался воздвигнутый рабами обелиск шатра фараона, развиваемый на ветру, знак неприкасаемого наместника бога, на земле облаченного в божественную власть над народом Египта фараона Птолемея XII. Водитель каравана, приложив ладонь ко лбу, возобновил движение в направлении этого ориентира. Фараон на своем гнедом коне ехал за вереницей верблюдов, уже не впереди каравана, как впервые дни пути. Поход сказывался на нем, усталость давила на плечи и мысли о своем правлении Египтом, были рассеяны, сосредоточенность на чем-то одном и важном улетучивалась птицей прочь, давая место усталости. Авлет не сразу понял, что к нему обращается проводник:

– Ваше божественное величие, мы прибыли к ночлегу. Завтра вы увидите оазис Амона. – Он стоял рядом с лошадью Авлета, ожидая распоряжений.

Фараон очнулся от навалившейся дремоты, осмотрелся. Рабы уже отводили верблюдов к стоянке, располагая животных на ночлег. Поклажа снималась с животных и с тюков отбирались порции сена для кормления. Осторожно погонщики верблюдов опускали животных на песок сначала на передние ноги, и на задние. Это было необходимо для того, чтобы верблюд не ложился на бок, иначе наследующий день он не захочет вставать и поднять животное очень трудно, уходит на это почти целый день. Охрана фараона свела лошадей вместе и поила каждую из кожаных бурдюков, затем специальные мешки с овсом были подвешены на головы лошадей так, чтобы овес лошади могли есть. И люди стали разводить костры и готовится к приготовлению пищи и ночлегу в холодной ночи пустыни.

– Да, Креон. Я не вижу моих поваров и места, где готовится мой ужин? – слезая с лошади, с упреком сказал проводнику фараон.

– О, божественный, костер уже горит за шатром. Там слуги освежевали последнюю овцу, и повара готовят пищу для вашего царского величия и вашей божественной дочери. – Глядя в песок, склонив голову, говорил проводник.

– Скажи, Креон, – смягчившись, стал говорить Авлет, – кормилица Онисия там с ними?

– Нет ее. Она сказала мне, чтобы я предупредил тебя, божественное величество, что в храме Амона Ра она будет ждать завтра.

– Ты свободен Креон.

Водитель каравана, не глядя на царя, со склоненной головой, сделал шагов пять, назад, повернулся спиной, и удалился к погонщикам верблюдов, что готовились к приему пищи и ночлегу.

Авлет, отдал поводья подошедшему рабу, что ждал невдалеке и, встретив дочь, которая в это время подошла, вместе с дочерью направился к шатру. Прохладным прикосновением внезапно появился свежий легкий ветерок. Приятно коснулся щек принцессы, зашевелил ее каштановые кудри у висков и на высоком лбу. С дуновением ветерка, вдруг, раздалось жалобное завывание. Звуки то стихали, то с новой силой возникали вновь, возбуждая у Клеопатры тревожные предчувствия надвигающейся ночевки в пустыне.

– Отец, что это? – опасливо спросила Клеопатра, – будто кто-то плачет, взывая о помощи?

– Это поющие пески пустыни. Когда дуют сухие ветра, пустыня плачет и просит у неба дождя. – С отцовской теплотой в голосе ответил Авлет.

В шатре Клеопатра устало присела на кушетку и, глядя на отца, произнесла:

– О! Как я устала за этот переход. Каждый день бесконечный ряд желтых и белых барханов песка, отражающих солнечный свет, что слепит глаза. Песок хрустит на зубах, пудрой сыплется с волос. Я больше не могу выносить этой жаркой пустыни, ржание лошадей, и громких голосов этих мужланов из твоей охраны, которые рассказывают друг другу гадости о женщинах и при этом ржут, как табун жеребцов на пастбище, захлебываясь от смеха. – Вздыхая, высказала принцесса досадное и наболевшее свое недовольство родителю, надеясь на поддержку его любящего сердца. Авлет же спокойно смотрел на дочь, никак не реагируя и не желая отвечать ей. Холодная реакция отца еще больше стала раздражать Клеопатру.

– Ты, хоть бы ответил мне, зачем затащил меня в пустыню?

– О, дочь моя, ты будешь править народом Египта, и ты должна быть выдержанной и смелой, сильной духом правительницей, которая не позволит сделать Египет придатком Рима, а будет равной ему по могуществу и духу державой, с которой Рим вынужден, будет считаться. А для этого мы с тобой и отправились к Оракулу в оазис Амона, ибо он и только он может сказать народу Египта о нашей царской силе и нашем могуществе, могуществе фараона Птолемея XII, ведущего свой род от Птолемея Лага, соратника Александра Македонского. Это важно особенно после позорного захвата нашего трона Береникой, твоей сестрой, которую я наказал казнью, отрубив ей голову. – С чувством царского достоинства, расставляя акценты, ответил Клеопатре Птолемей XII. Дочь снова вздохнула, она помнила до мелочей эту ужасающую сцену расплаты. Когда спрятавшись в тронном зале дворца за перегородкой с цветами, была свидетелем того, как палач на подносе принес отрубленную голову Береники и сдернул окровавленный платок со страшной ноши, показывая отцу. Клеопатра, не ответила. Молча, отправилась к рабыне, что дожидалась ее возле входа в зашторенную половину шатра. Вскоре из-за шторы донеслись всплески воды и смех служанки, наилучшим образом сказавшие Авлету, что настроение дочери улучшилось.