— Я видела, как вы пели, — натянула она любезную улыбку. — У вас красивый голос. И вот, пью я себе коктейль, и вдруг вы садитесь рядом. Я и заинтересовалась. Вы должны бы привыкнуть к вниманию.

— Смотря к какому, — хитро склонил он голову на бок. — Порой кидаются на шею или под колеса авто с визгом: «О! Джерри! Джерри, я тебя люблю!», — он негромко рассмеялся. — Или ты выходишь из дома, а у порога спят фанаты. Такое внимание мне знакомо. От него не спрячешься. Поэтому меня удивило и даже насторожило, что вы, сидя рядом, не выпрашиваете автограф или фото. Это странно.

— По-вашему я смахиваю на фанатку? — вспылила Фэр. — Да я вас впервые вижу! Автографы оставьте при себе, я в них не нуждаюсь. Мне понравилось, как вы пели, и я сделала вам комплимент. Вот и всё.

Фернанда мысленно боролась с закипающим гневом. Этот самоуверенный нарцисс начинал её раздражать. Вот бы защёлкнуть наручники на его изнеженных ручках! Мигом бы улетучился весь его пафос. Но нельзя торопиться — она спугнёт более крупную дичь. Неизвестно, откуда красавчик взял наркотики: торгует или купил для себя. Поведение его после приёма таблеток не изменилось, а ведь экстази превращает человека в неандертальца — это всем известно.

— Представляю, как напрягает такая популярность, — изобразила сочувствие Фэр.

— Эм-м… не скажу ни да, ни нет, — молвил он, играя льдом в пустом стакане. — Сначала это, ох, нравится. Поощряет твоё Эго. Приятно, когда тебя боготворят, возносят на пьедестал. Но потом это начинает мешать. Ты живёшь, как в стеклянном кубе. За твоей жизнью, чувствами, ошибками наблюдают круглосуточно. Журналисты охотятся, чтобы взять интервью. Папараццы — в надежде урвать фото поскандальнее. Фанаты — в зависимости от степени их фанатизма, одни за автографами и поцелуями, а другие и за большим, — Джерри театрально распахнул глаза, изумрудно-зелёные, под цвет платья Фернанды.

И девушка подумала: таких глаз в природе не существует. Цвет чересчур редкий, чтобы быть натуральным.

— Кстати, меня зовут Фернанда. Фернанда Ривас, — представилась она.

— Джерри Анселми, — сверкнул он улыбкой профессиональной суперзвезды. На щеках заиграли ямочки, смягчив острое, с выраженными скулами лицо.

— А это псевдоним или настоящее имя? — Фэр старалась быть непосредственной. Но её приёмы потерпели фиаско.

— А это интервью или допрос? — ответил он вопросом на вопрос.

— Ах, нет! Просто я любопытная от природы, — она похлопала глазами, кося под дурочку. — Имя «Джерри» в наших краях не встречается. Ведь это американское имя?

— Вау! А что, в странах третьего мира нынче запрещено носить американские имена? — зубоскалил Джерри, не повышая голоса и на четверть тона. — Надо же, я не жил тут восемь лет и не думал, что всё так плачевно. Раньше можно было именоваться хоть осьминогом.

— Значит, вы аргентинец?

— Допустим. Но я много лет жил в Нидерландах.

— Хм… а почему вернулись?

— А как называется ваша газета, мисс? — парировал он.

Этот неожиданный вопрос поставил Фэр в тупик.

— Я вас не понимаю.

— Понимаете. Думаю, я нарвался на молодую журналистку, падкую до сенсаций, — негромко рассмеялся Джерри.

— С чего вы взяли, что я журналистка? — ухмыльнулась Фернанда. Нет, он её не поймает, кишка тонка.

— А это очевидно. Причём, журналистка неопытная. Видимо, очень хотите популярности. Но ваши потуги косить под случайную собеседницу шиты белыми нитками. Вы ведёте диалог, задавая стандартные вопросы, на которые я отвечал миллион раз, — он мягко улыбнулся, опершись подбородком о ладонь. — Ну признайтесь, я угадал?

— Нет, вы ошиблись, Джерри Анселми, — передразнила его улыбку Фэр. — У вас плохая интуиция. Я не журналистка. Но я прямолинейна и коммуникабельна. Я сразу спрашиваю то, что меня интересует. Не люблю ходить вокруг да около.

— Это ложь. Её я чую за версту. Лгунья вы не очень искусная. Вы предсказуемы, мисс, — поцокал он языком, давая понять, что не верит ни слову. — Я даже знаю, что вы спросите дальше.

— Что же?

— Например. «О, Джерри, а правда ли, жизнь там, в Нидерландах, отличается от жизни здесь, в Аргентине?». Угадал? — изучил он долгим взглядом её лицо.

Фернанда готова была его покусать. Угадал, мерзавец!

— Судя по вашему молчаливому возмущению, я недалёк от истины. Кстати, могу ответить, — продолжил Джерри весело. — Я люблю отвечать на этот вопрос и смотреть, как вытягиваются лица собеседников. Жизнь там и жизнь здесь разнятся, как покои английской королевы и хибара рыбака. Когда я приехал в Амстердам, я попал в иной мир. Здесь тоже цивилизация, чудный город Буэнос-Айрес, красивая архитектура. Смартфоны, компьютеры, роботы и иные достижения технического прогресса, сервис порой не хуже, а иногда и лучше, но… там человек свободен. Никто и ничто не вправе его ограничивать. Свобода передвижения, свобода слова, свобода выбора жизненного пути, религии, политических предпочтений, отсутствие дискриминации, свободомыслие и инакомыслие. В Байресе же люди живут внутри догм и традиций на уровне столетия примерно девятнадцатого. Не скажу, что мне это мешает, да и Аргентина — наиболее толерантная страна из всего континента, но предрассудки никуда не денешь, увы. А голландское представление о морали и нравственности иное. И мне оно ближе. Например, та девушка, что выгнали отсюда за секс в туалете, могла бы и компенсацию с клуба содрать за дурное обращение. Если бы жила в Нидерландах, — Джерри упёрся пальцами в столешницу — они изогнулись так, что Фэр усомнилась, есть ли в них кости. — А находились бы мы сейчас в Амстердаме, вам не пришлось бы шептаться с барменом на предмет «чего-нибудь покрепче». Там вы, сидя в баре, спокойно курили бы марихуану.

Фернанда просто обалдела. Значит, он всё видел! И позор Вирхинии, и её собственный позор. И теперь думает, что она наркоманка. А сам таблетки глотал в открытую! И, похоже, этот мистер-змеиное жало искусен в полемике. Видимо, натаскался на беседах со СМИ. Он положил её на лопатки, даже не повышая голоса. Её! Её, Фернанду Ривас, инспектора полиции! Джерри Анселми — первый мужчина, после диалога с которым она растерялась. А всё от стыда. Он видел, как она опростоволосилась перед Тосом, и теперь ухмыляется, большим пальцем гладя ямочку на подбородке.

— Теперь мне всё ясно, — со злостью сказала Фэр. — А я и думаю, откуда у с виду нормального мужчины пристрастие к таблеточкам. Но вы не учли одну деталь, Джерри Анселми, — тут не Амстердам и торговля наркотическими препаратами у нас запрещена.

На его лице ни мускул не дрогнул, а в глазах, дерзких и ярких, плясали искры. Непонятно, какие эмоции испытывает этот человек: весело ему или грустно, паникует ли он, психует, волнуется. Похоже, ему всё до барабана. Фэр такая непробиваемость взбесила, и она захотела вылить на Джерри коктейль, чтобы вывести его из равновесия.

— Я вас не понял, мисс, — мягко ответил он. — Я ничем не торгую, кроме своего голоса, тела и совести. А вам не рекомендую торговать и этим. Оно того стоит, только если за него уплачена большая цена. И не учите меня жизни. Терпеть не могу нравоучения! Мы с вами находимся по разные стороны баррикад, смею вас заверить.

— Я и не собиралась вас учить. Тратить время на такого, как вы? Увольте!

— А какой я?

Фэр едва не зарычала. И что за манера у него — ставить в тупик? Извивается, как уж на сковородке.

— Ну же, мисс, говорите прямо. Убейте меня словами, я мазохист и жажду мук. Вы же хотите, чтобы во мне проснулась, а-ха-ха-ха, совесть! Так дерзайте. Каков по-вашему Джерри Анселми?

— Наглый самовлюблённый павлин! Да ещё и наркоман! — выпалила Фэр, забыв, что она инспектор полиции. Тос ретировался — нырнув под барную стойку, изобразил, что копается в ящиках с бутылками.

— Мне нравится ход ваших мыслей, продолжайте, — переплетя пальцы, Джерри медленно провёл ими по губам.

— Мерзавец, который считает, что ему всё дозволено, потому что пользуется успехом у женщин. А, может, и не только у женщин! Судя по количеству штукатурки на вашем лице, я бы не удивилась, — тут Фэр умолкла, осознав, что зашла далековато.