========== - 1 - ==========

Август выдался теплым и абсолютно не дождливым. Серые кучевые облака изредка появлялись в небе, но, не проронив ни капли воды, проходили мимо. Ветер дул с юга. Он приятно ласкал лица прохожих, но вместе с запахом полевых цветов приносил запах ржавого железа. Ощущение тревоги смешалось с воздухом. Где-то совсем недалеко шла война. Порой звуки канонады раскалывали ночное небо. Вспыхивали зарева пожарищ, заливая горизонт кровавым цветом. В такие моменты одна девушка, живущая в этом городе, крепче сжимала маленький нательный крестик и беззвучно молилась. Молилась, прося Всевышнего не отбирать жизни родных людей.

Но сегодняшнее утро было тихим и прекрасным, да и чистое небо выглядело мирным.

- Ну, что, с богом, - девушка тихо подбодрила саму себя, переступив через порог госпиталя. Она отдала медицине уже не один год, но на каждую смену шла с волнением, хотя и не чувствовала себя здесь неуютно, а вид крови не вызывал отвращения. Слишком изнеженным не место в этой стезе. Просто в силу своего характера Анна принимала слишком близко человеческие страдания, а смерть каждого солдата оставляла раны на сердце.

- Аня, иди скорей, чего расскажу! – восторженно зашептала рыжеволосая девушка, возникая в коридоре. Она бесцеремонно схватила подругу за рукав и заволокла в сестринскую. Оля заговорщически смотрела на неё, казалось чему-то радуясь. – Ты помнишь тех американцев, которых привезли к нам на вертолете неделю назад?

- Ну, да, - отозвалась Аня, облачаясь в белоснежный халат. – И, что?

Весь госпиталь был в курсе этого, и многие боялись, что его будут преследовать и рано или поздно найдут, а в этом случае миру в их городке придет конец. Ультранационалисты жестоки и не щадят никого: ни стариков, ни женщин, ни детей. А именно они нашли приют в небольшом городке в самом сердце России. Окруженный цепью Уральских гор, он жил более или менее тихой жизнью и давал пристанище людям, потерявшим кров. Двери госпиталя всегда были открыты для раненных солдат.

Городок начинал строиться ещё в начале восьмидесятых годов прошлого века. Численность населения превышала тридцать тысяч человек, когда начал рушиться привычный уклад жизни: началась перестройка. Держава, в которой зародилась жизнь города, перестала существовать. Поселение увядало постепенно: сначала расформировали военную часть, потом законсервировали рудник и закрыли завод. Как ребенок, потерявший мать, город осиротел. Если бы не ТЭС, со временем он вымер бы окончательно, но станция обеспечивала рабочие места и давала электричество, тем самым поддерживая жизнь городка. А когда началась гражданская война, именно он стал пристанищем для лоялистов. Заброшенная военная часть обрела новых хозяев, а обветшавшая больница приобрела статус военного госпиталя.

- Одного из них перевели из реанимации, и… - девушка выдержала театральную паузу. - В твою палату.

- И, что? – закончив поправлять накрахмаленный воротничок, Аня повернулась к подруге и устало посмотрела на неё. Было любопытно, конечно, посмотреть на человека, чье появление наделало много шума, но не на столько, чтобы бежать сломя голову.

- Ну, как “и, что”? – всплеснула руками рыжая. Её изумляла незаинтересованность подруги. Всё-таки иностранцы не были частыми гостями в их захолустье.

Для Ани же все солдаты были одинаковыми, если, конечно, они не относились к вражеской армии.

Даже сквозь плотно сомкнутые веки невыносимо ослепило глаза. Ныли онемевшие мышцы, а голову опоясывал сжимающийся обруч. Он пытался вдохнуть, но воздух обжег легкие. Кашель и хрип разрывали гортань. Пульсирующая боль образовывалась в области плеча и груди, разливаясь по всему телу расплавленной резиной. Звуки едва доходили, словно уши были забиты ватой.

Он едва ли умер, ведь после смерти ничего не может болеть. И мертвые не испытывают жажду. А пить Джону хотелось. Во рту была настоящая пустыня.

Внезапный хлопок. Глаза раскрылись сами собой, а тело рефлекторно дернулось. Резкие, неопределенной природы, звуки могли нести опасность и заставляли насторожиться.

- Тише-тише. Не стоит делать резких движений, вы ещё слишком слабы, - он не понимал слов, но интонация была вполне мирной и успокаивающей. Картинка не желала приобретать четкость и плыла красными размытыми кругами. Перед глазами стоял белый женский силуэт. – Как вы себя чувствуете?

Джон поморщился. В голове зазвенели колокольчики, настолько звонким был женский голос. Девушка, стоящая перед ним, продолжала, что-то обеспокоенно говорить, пытаясь уложить его обратно. Мужчина снова дернулся, но в запястья впились веревки. Они не перетягивали, но крепко удерживали руки. Это подняло в нем волну бешенства и непонимания.

- Твою же мать! Какого черта меня связали?! Где я?! - сержант громко выругался, от чего девушка вздрогнула и принялась его ругать, судя по интонации. Зрение, наконец, вернулось, позволяя осмотреться. Его окружало довольно просторное помещение. Бело-зеленые стены. Большое открытое окно. Панцирная кровать, на которой он лежал. Рядом тумбочка, уставленная различными баночками. Белая дверь с окошком из замутненного стекла по центру. Запах: въедливый и резкий. Запах стерильности и лекарств. И девушка в белом халате. «Госпиталь? - промелькнуло в мыслях Джона. - Русский госпиталь. Комаров».

В голове словно взорвали свето-шумовую гранату.

Оглушающий взрыв, правая рука коротко вздрогнула.

Григгс, пытающийся оттащить его под прикрытие перевернутых машин. Он что-то кричит, автомат плюется свинцом. Но Джон словно оглох и онемел. Голова штаб-сержанта неестественно запрокидывается назад, а лицо МакТавиша орошают горячие алые капли. В горле застревает немой крик.

Дальше всё плывет рябью, и воспоминания приходят лишь урывками.

Три человека на мосту, одного из них он узнает сразу. И в сердце поднимается бурлящая волна злобы. Он - виновный в смерти простых солдат и невинных людей. Казалось, в нем было сосредоточено всё зло, все человеческие пороки.

Тело Гаса опрокидывается на землю. Смерть боевого товарища, друга приносит опустошение.

Снова пелена гнева и боли. Дрожащие, стремительно слабеющие руки сжимают рукоять пистолета. Приятная тяжесть металла придает уверенности и сил. Ни сомнений, ни раздумий. Курок взведен и палец, не дрогнув, жмет на спусковой крючок.

Все три пули попадают в цель, неся смерть.

Сержант сам, словно пружина, сжатая до предела. Стук сердца отдается в висках. Нарастающий гул в ушах заглушает даже шум вертолетных винтов, а перед глазами выстилается молочно-белая дымка забытья.

Мутно, как сквозь толщу грязной воды, он видит людей, что спускаются с вертолета. И как со дна глубокого колодца доносятся слова Комарова: «С тобой всё будет в порядке, дружище».

Он часто моргает, стараясь прогнать видение, но воспаленный разум снова и снова прокручивает в голове события того дня, словно фильм, поставленный на повтор.

Резкий запах. Яркий свет. Голоса медленно проявляются в мерном гудении.

Он снова моргает. Над ним, наклонив головы, стояли две молодые женщины. У одной вытянутое лицо и напуганные голубые глаза, а медные волосы спадают с плеч. Лицо второй закрыто медицинской маской, а волос не видно вовсе: убраны под белую шапочку. Видны только глаза. Теплые светло-зеленые. В них беспокойство, придушенное в зародыше и уверенность.

- Аня, я ни черта не понимаю, что он от меня требует! – тараторила рыжеволосая девушка, теребя край коротенького халата. По интонации понятно, что она оправдывалась. Вторая же проводила манипуляции с рукой Джона. Он только сейчас увидел катетер с трубкой от капельницы, через который мед.сестра вводила ему препарат. Почему-то, глядя на эти манипуляции, становилось спокойно. Движения маленьких рук, затянутых в перчатки, были лишены суетливости. Не было в них ни капли лишних движений, только твердость и уверенность. Становилось понятно, что их хозяйка знает, что делает. – Он, наверное, по-русски не понимает.