Шаг, второй, третий... и как только Элла поравнялась со мной, я сказала:

  - "Птичка с зеленого холма" - твоя любимая сказка, Эля... добрая колдунья, букетик полевой, собираю счастье и делюсь с тобой.

  Девушка замерла, распахнула глаза и несколько секунд невидяще смотрела вперед. Потом проморгалась от подступивших слез воспоминания, улыбнулась тому, как когда-то представляла себя этой Птичкой, и развернулась обратно:

  - Тебя как зовут?

  - Аня.

  - Забирай все, Аня! Держи. А еще, если у тебя время есть, подожди меня - я добегу до пекарни, она здесь за углом, возьму по стаканчику горячего шоколада и пончики. У меня сегодня день рождения, и я тебя угощу, можно?

  Девочка улыбнулась. Ответила:

  - И у меня день рождения!

  Я отступила, ушла, попятившись, за бордюр, за линии стриженых голых кустов, скользнув в прореху, и потеряла связь. Постояла немного в тени клена, подумав, но не произнеся вслух: "Я очень тебя люблю, мой Василек, где бы твоя душа не витала, знай это!".

  Гуля

  Остаток дня прошел так, словно никаких событий в моей жизни не случалось. Ни сбоев с пустышкой, ни незнакомца в странном доме и комнате, ни ночи у Юргена. Закрутило на прежней карусели поездок, пересадок, привычного места на площадке вагона, просмотра убегающей дороги и огней улиц. Только домой вернулась раньше обычного из-за ледяного ветра. С оглядкой вернулась - не подкарауливает ли Юрген опять у остановки, по пути или у входа? Сообщений он не присылал. Не навязывался. Это вселяло надежду, что преследовать не будет...

  - Ох, да что же это! - И рыдания в голос. - И за что... будь оно все проклято!

  Я миновала пост вахтерши, - ее не было и это избавило от обязанности вежливого разговора. Проехала в лифте одна, не натолкнулась на курящего соседа на площадке, но едва в общий коридор зашла, как причитания из кухни мгновенно встревожили. Что-то случилось!

  - Гуля! Обварились!?

  Женщина лежала на полу рядом с плитой. Опрокинуты два табурета и кастрюля с едой откатилась к окну, расплескав остатки красного свекольника по полу и на саму Гулю. При первом взгляде ожгло от ужаса - кровавая бойня и объёмное тело соседки. Но при втором, более трезвом взгляде, чуть отлегло - женщина сотрясалась от рыданий, но была жива. Пахло супом, а не кровью, и я спросила самое очевидное. Подбежала к ней, лихорадочно выискивая анимофон на дне сумки чтобы вызвать скорую.

  - Упала! Села мимо стула, и упала!

  - Сейчас, подождите, вызову врачей...

  - Не надо, Ирочка. Я ничего не сломала. Я встать не могу! - Вой, слезы, закрыла лицо грязными руками. - Подняться сама не могу-у-у! Будь эта жизнь проклята, будя я сама проклята-а-а!

  - Сейчас людей позову, поможем.

  Я кинулась сначала в другое крыло, прозвонила звонки, выяснила - кто есть из мужчин. Нашла двоих на своем этаже и одного соседа снизу. Без крепких слов не обошлось - Гуля весила больше ста тридцати кило, не могла держать себя даже при подъеме, обвисая как огромный мешок картошки и обливаясь слезами от боли в ногах. Один из мужчин вообще наорал не нее, - не помогло, только затряслась вся.

  Через полчаса соседка сидела на стуле в кухне, нарочно поставленном в угол, чтобы подпирали стенки с двух сторон, а я убирала пол.

  - Отойдете, сходите в душ. Давайте я вам принесу полотенце и чистое платье, только скажите где.

  - У меня два сына. Два. Один в столицу перебрался, хорошо живет, хорошо зарабатывает, семья есть, внук подрастает, мальчонку они родили... второй заграницу уехал. Еще лучше устроился, женился на местной, дом с пятью спальнями. И никому не нужна я. Оба отказались к себе взять, даже старший. У них там причин много, дел много, проблемы, своя семья, времени нет и возможностей. Не нужна я им.

  Что ей сказать, - не знала. Жалко было женщину, чисто по-человечески - действительно одна, никаких близких в городе. Ушла с консервного завода раньше пенсии по возрасту, по причине веса и болезней. Заедала нелюбовь и одиночество, не зная других радостей.

  - Стесняются они меня... всегда стеснялись, даже когда детьми были. Толстая, некрасивая, а сейчас как свиноматка, если не хуже. Ненавижу эту жизнь. Себя ненавижу, тело свое до отвращения ненавижу. А дальше лучше не станет, ноги не выдержат совсем и я себя обслуживать не смогу. На сыновей надеялась, что к кому-нибудь поближе выберусь, позаботятся, а не нужна...

  Гуля плакала, сморкалась в полотенце как в носовой платок. Я мыла пол уже возле ее ног и не удержалась, положила ладонь на огромное распухшее колено, чуть погладив в успокоение.

  - Отплачьте, полегчает. Завтра утром лучше станет, позвоните своим мальчикам и расскажите им что-то хорошее из их детства. Вспомните вместе про те времена, когда вы их еще за руку водили. Гуля, они ведь и правда могут быть там такие замотанные, что ни до чего дела нет. Навешаны проблемами как елка в новый год, вот они вам и отказывают, - еще одна проблема приехать хочет. А вы... вы мама. Все дети на земле, даже если они давно выросли, скучают по своим мамам. Хотят поплакаться, хотят, чтобы слезы утерли и картошки нажарили, как в детстве.

  Соседка зарыдала. Намного тише, но все также обильно. Ничего больше не говорила, но мне позволила помочь - я отвела женщину в душ, помогла раздеться и помыться. Упав, она ничего не сломала, но ушиблась и с попытками самостоятельного подъема раздраконила боль в суставах, связки потянула с непривычки нагрузок. Еле шевелилась сама.

  - Сделать вам чай?

  Гуля отказалась. Мы дошли до ее комнаты и она просто закрыла за собой дверь. Через час я еще не спала и слышала, как вернулся сосед - выпивший. Значит, у него завтра должен был быть выходной, раз позволил себе после смены в пивную зайти. Не буйный, не злой, - всегда пел, когда навеселе приходил, по этому признаку и опознавался.