Действительно, во что же мы играем? А может, это уже и не игра?
Эта душа словно скользит по канату,
Словно рифмует неловко: Эрос-Танатос,
Словно играет с судьбой в «холоднее-теплее».
Если так играть с судьбой, то тут уместна роковая литературная героиня:
Смотрите, Миледи, но лучше, конечно же, нет,
Как быстро цветок расцветет на плече оголенном…
В розариях кармы горит электрический свет.
Дымится железная лилия. Пахнет паленым.
Хотелось ли Вам, о графиня моя де Ла Фер,
Судьбу развернуть как написанный золотом свиток?
…………………………………………………………………
Смотрите, Миледи, написан Ваш автопортрет.
Кто мог бы подумать, что зеркало так кровоточит!..
Да уж, от таких стихов пробирает если не жар, так холод. И кажется, я был неправ, когда решил, что бесстрашие у поэта – только в ее стихах. Нет, пожалуй, она вообще ничего не боится.
Но возвращаясь к роли критика, необходимо заметить, что Милена Макарова – мастер разящей наповал концовки, вроде удара шпагой: «Кто мог бы подумать, что зеркало так кровоточит!..» – повторю еще раз эту строку о зеркале… и действительно, пахнет паленым. После этого уже ничему не удивляешься, хотя бы таким строкам:
Жизнь – гиена. Жизнь – степной койот.
Жизнь – большой плюшевый медведь
С янтарными глазами. Детство во мне поет
Так сильно, что я не могу умереть.
Конечно, «детство, ковш душевной глуби…» (Б. Пастернак), где мы бессмертны, хотя бы на время, и «никто никогда не умрет» (В. Набоков). И поскольку мы, кажется, заигрались с жизнью и смертью, то почему бы нам не посмотреть, что может сделать поэт из самых обыденных вещей. Ну что, например, можно сказать о пуговице? Оказывается, очень много и, главное, необычно:
Немного костяного блеска,
Две искорки. Кусочек плюша.
Жизнь Вещи, пестрая, как фреска,
Или шершавая, как груша,
У пуговицы-герцогини.
…………………………………………
От важных дел и от «кутюра» —
Неужто, крошка, не устала?..
Две искорки. Клочок велюра.
Или невинный блеск кристалла.
Милена Макарова в своих стихах может, кажется, преобразить всё. И целый ряд рассыпанных как бы случайно слов выстраиваются в картину, вернее – портрет.
Не слишком богемна, не слишком богиня,
Немного эфира, немного огня…
«Лакуна», «лагуна», «гинея», «княгиня» —
Слова для пасьянса, слова для меня.
Но у поэта портрет, автопортрет может преобразиться и в городской пейзаж, и просто пейзаж, но все это – тоже портрет поэта, мистический, если угодно. Вот хотя бы так:
Море январское, пляж и пустые качели.
В сердце бесснежной зимы, будто в собственной келье,
Миру незримой, в доме у моря стального
Я обитаю. И не дано мне иного.
Или так, со свойственной поэту жесткостью и неожиданностью сопоставлений:
Зима, и ничего кроме зимы,
Той прозы, что бела и нелинейна.
Что оставляет привкус сулемы,
Там, где обещан пряный вкус глинтвейна.
Ну да, не хватало еще чаши с цикутой вместо глинтвейна, но нас ведь неоднократно предупреждали, что мир поэта чреват мистикой и игрой с жизнью и смертью.
Но все же, если говорить об автопортрете в городском пейзаже, то раньше и прежде всего это родной город Милены Макаровой – Рига. И вот здесь хотелось бы остановиться на строке, вернее, всего на трех словах, которые, на мой взгляд, как нельзя более точно обозначают суть поэтики Милены Макаровой. Это:
«Пламенеющей готики» имя
На ступенях заката растает…
«Пламенеющая готика» – один из архитектурных стилей, и в Риге ее не так много, как и вообще готики, но вот поэтику Милены Макаровой этот термин характеризует действительно точно. Это сочетание страсти и архитектурной устойчивости, мистики и реальности. Но, конечно, реальный город, Рига, вот она, где не только пламенеющая готика, но и и югендстиль, и детство, и таинственные знаки, и все это – единая картина города.
На темных стеклах парадных
Полустершиеся знаки,
Таинственные обереги?
Руны югендстиля?
Каменные корабли везут бесценный груз…
……………………………………………….
Мое детство прошло на таком корабле…
Но, конечно, не только Рига, но и другие города для поэта – отнюдь не повод для путевых зарисовок, а тот же мистический автопортрет, путешествие в мир души и истории. Мы уже говорили о Леополисе, но вот – Англия.
И путешествие в Англию, конечно же, превращается в путешествие не только в Англию, но и в историю, и во времени – а так попасть можно куда угодно. Не забудем, что поэта Милену Макарову отличает подлинное бесстрашие.
Так путешествовать, почти что налегке,
Путь пройденный оглядывать бесстрастно.
Вот роза Йорков белая в руке.
А красная, конечно же, Ланкастер.
………………………………………………………….
Проходит двадцать лет. Проходит двадцать лет.
Шумит листвой священная омела.
И время настает одеться в синий цвет,
Пророчества свои произнеся несмело.
Книга завершается прозаическими картинами других городов. Конечно, и эти картины путешествий можно читать как стихи. Потому что и этот мир, эти миры – не только картины, а часть души поэта.
…может, и не было в этой жизни ничего, кроме осеннего Рима, рождественского Стокгольма, весенней Варшавы или озаренной цветением магнолий Праги? Нескольких маленьких городков Восточной Европы или пронизанных солнцем полисов Центральной Италии? Средневековых замков Чехии, прохладных пейзажей Финляндии, сияющей католической Ченстоховы или роскошного, навсегда впечатанного в «параллельное средневековье» Готланда?
Ничего больше? Или это не так уж мало?
Конечно, это немало. Потому что:
Путешествие – другое измерение реальности. Еще одна жизнь. Еще одна возможность сказать этому миру – люблю…
На этом закончим вступление и приступим к чтению. Настоящую поэзию надо читать не торопясь. Особенно такие стихи, основное качество которых – почти неправдоподобная оригинальность.
Владимир Френкель
Новая мифология
Моим дорогим родителям —
ЛИЛИИ и ВИКТОРУ МАКАРОВЫМ —
посвящается…
