А безумец был уже на другой стороне улицы! Уже поджигал следующую избу – низкую, со стрехой при самой земле.

Промчался, словно ветер, по улочке, прикладывая огонь там и тут. Выскочил на башню, взбежал по ступеням, приложил огонь к старым, обомшелым дранкам крыши и держал так долго, пока не появилось на них пламя. Потом побежал по валу, спрыгнул, ворвался на другую улочку и принялся метаться, разнося жар и пламя между домами.

– Люди-и-и! – орал Грот. – Выходите! Пожа-а-а-ар!

Никто его не послушал. Око´л затворился от стрыги, заложив засовами окна и двери, скрылся, оставляя жертву, которая не спасла града.

Пламя вставало с ревом, стреляло вверх, выпускало снопы искр и жара, так что Гроту пришлось жмуриться. Только теперь раздался шорох засовов, крики и вопли. Испуганные, одуревшие обитатели высыпали на площади и улочки.

Поздно! Огненное несчастье охватило уже половину града! Горели избы, мазанки, крыша дворца Стурмира, сараи и коровники, амбары и склады у майдана. В треск и рев огня вплетались испуганные вопли жителей. Как обезумевшие бросались они к колодцу, передавая из рук в руки хлюпающие ведра. Взбегали на лестницы, чтобы придавить пламя мокрым рядном, растягиваемым на палках. Другие, в ужасе, падали на колени, молясь земле, старым богам или вскидывая руки в древнем жесте отчаянья – к звездам и Ессе.

Все впустую! Дома и избы были поставлены слишком близко одна к другой, огонь перепрыгивал с крыши на крышу, пожирал стрехи и дранку, доски и бревна. К части око´ла не удавалось даже подойти, стихия превратилась в обезумевшую стену огня, к которой не было ни подхода, ни подступа. Пылали обе башни, тлели деревянные колья палисада на валах, то и дело с треском подламывались балки и поперечины. И наконец дома начали валиться с грохотом, рассеивая вокруг пылающие знаки пожара.

Крик взлетел, когда по улочке с топотом пролетел табун горящих, обожженных лошадей с тлеющими гривами, со следами огня на спинах. Они ворвались в человеческую толпу, валя и топча мужчин, женщин, детей, пролетели по майдану, мечась, разворачиваясь, наконец, нашли дорогу наружу; перекликаясь ржаньем, визжа от ужаса, ушли через сгоревшие ворота. В пылающих сараях мычала скотина, разбивала рогами стены из лозняка и глины, рвалась наружу, испуганная, отупевшая, нанизывала на рога людей.

Дзергонь умирал. Подходил к концу, пылал на жертвенном костре для стрыги. А на майдане, ослепленный пламенем, опаляемый жаром, бьющим от огня, впустую бился у столба Грот. Хотя он кричал, просил и молил, никто его не слушал, никто даже не поворачивал головы; все неслись к пожару, спасать добро, гасить, помогать… хотя смысла в этом уже не было…

Наконец, кто-то пробежал рядом – двое. Остановились на миг.

– Что же ты наделал, инок! – узнал он голос Венеды. – Что же ты наделал? Отчего ты не убил стрыгона?

– Случилось как случилось. Око´л совершил преступление, а потому, как древний Толос из века камня, будет он предан огню.

– Ты выставил меня и ребенка на смерть! – крикнула она. – Проклятый жрец, гореть тебе! Пусть Стурмир или стрыга вырвут тебе сердце и кишки! Чтобы ты умер в муках!

– Я сделал, что ты просила!

– Ты уничтожил место, где мы прятались!

– Помоги мне!

– Стой тут и умирай! Чтоб тебя испепелило! – крикнула она. – Я с тобой закончила!

Схватила за руку сына, который спокойно стоял среди огненного безумия, сбежала в темноту, к вратам, к башне, преследуемая сверканьем огня.

Грот кричал, дергался, но ремни держали крепко. Огненное дыхание смерти становилось все ближе, стена огня окружала уже весь майдан…

Рассвет осветил горы, покрыл луга и пастбища росой, отделил от полей темно-зеленые линии лесов и боров. Отразился сиянием в узких изгибах Санны.

Дзергонь догорал. Превратился в гарь, в темный круг углей и остатков домов, окруженный кольцом осмоленных валов. Полосы дыма вставали к небесам, ветра не было, а потому походили они на гигантские темные колонны.

Обитатели, рыдая и крича, грозясь богам либо моля их о милосердии, шли на пепелища в поисках остатков добра, переворачивая обугленные бревна, отбрасывая горячий пепел.

Только Стурмир не смотрел на руины двора, не обращал внимания на жалобы женщин. Перемазанный грязью, пеплом и сажей, с обгоревшими волосами, он шел в сторону майдана. К столбу, к которому привязал Грота.

Шел за местью.

Но ее было не на кого обрушить. Столб стоял, накрененный, опаленный, еще теплый от огня. Не было подле него ни тела, ни обугленных останков. Ремни свисали свободно, а на почерневшем дереве отчетливо виднелись следы когтей. Широких, острых, будто ножи. Длинных. Когтей стрыги.

И тогда Стурмир пал на колени, стиснул в руках пепел и горячие угли.

– В бездне! – рычал он. – Встречу тебя, лендийский жрец! За все рассчитаюсь! За все. За каждую царапину воздам ударом, за каждую боль отплачу раной. Помоги мне, Волост, укажи дорогу сквозь леса, ты, Стрибог, направь мою руку, чтоб сумел я нанести удар мести. Беру вас в свидетели. Месть! – крикнул он во все горло. – Месть врагу! Невзирая на Праотца! Невзирая на бога!

Начертал пеплом знак на лбу, встал и пошел туда, где сбились в кучу погорельцы.

– Нынче день нашего поражения! – крикнул комес. – Пришел час огня, час крови, час топора, час Страха. Мы пали, но встанем мужественней и сильнее, единые и непобедимые. Нынче пожертвуем одного из нас, чтоб остальные могли жить в покое. Нынче – такой рассвет, такой час, такая минута…

Мрачные взгляды, налитые кровью глаза, раны, ожоги на лицах и руках. Встающие усатые и бородатые мужчины.

Стурмир остановился, потому что почувствовал нечто. Слишком многое он вдруг увидел. Руки хватались за обгоревшие, покрытые сажей колья. Руки подбирали камни в горячем пепле. Опускались на ножи и топоры, заткнутые за пояс. Искали оружие, вынимали столярные гвозди и дверные засовы.

Он побледнел и остановился. А потом они медленно двинулись к нему, словно волки. Чтобы исполнился начертанный древними богами на камнях Закон Непокоя.

Шли.

К огромной юрте Булксу Онг шел, согнувшись в пояс, входил на коленях, боком. Старался не наступить на гладкий порог, на котором были вырезаны защитные заклинания, удерживавшие враждебных духов – аджемов – подальше от домашнего очага.

Шатер был огромен, словно замок лендичей, белый, словно первый снег, высокий, словно Древо Жизни. Посреди него пылал огонь; за очагом, на узорчатых коврах и ковриках, на возвышении и на набитых конским волосом подушках сидел двор и родня кагана. На правой, женской половине, виднелись окрашенные в белое лица: его сестры, жены и наложницы. На левой – мужской – сидели друзья и братья, в темных кафтанах, кожанках и каюгах. Высоко возносились их украшенные рогами шапки, поскольку собрались тут те, кто имел право сидеть в большой юрте с покрытыми головами. За ними поблескивало оружие: луки, сагайдаки, топоры и широкие сабли; трофейные мечи, щиты и шлемы; украшенные серебром и золотом, свисали длинные бунчуки.

Булксу не приходился кагану ни родичем, ни другом, ни братом. С непокрытой бритой макушкой, по бокам от которой свисали мастерски сплетенные косички, без сабли или меча на поясе, он полз на коленях до огромного очага, минуя колья, увешанные высушенными головами врагов. Смотрел на кривые, словно серп Княжича, топоры дневной стражи, стоявшей за троном, что высился на возвышении, устланном коврами и тканью. Порой возвышение шевелилось, по нему шли волны, словно по воде. Булксу не знал, отчего так происходило, но сосредоточил все внимание на поиске владыки.