– Вы провели всю ночь в объятиях ЭТОЙ! – воскликнула Черная Принцесса, бурно разрыдалась, оттолкнула меня и бросилась прочь.
Я упал на диван без сил. В голове моей звенело, как при Пултуске, когда возле самого моего уха лопнула французская граната. Мои чувства вопили, толкались и перекрикивали друг друга, как торгаши на Кузнецком мосту. Временами я чувствовал удовлетворение от того, что поквитался с этой неприступной гордячкой и увидел её возле моих ног, и тут же мне хотелось броситься за нею следом, потому что в этот миг я понимал, что никого и никогда не любил так сильно.
Я был вместе счастливейшим и несчастнейшим из смертных. Я хотел умереть.
Вместе с протоколом военного совета от 13-го октября граф Толстой позволил мне скопировать донесение о ходе сражение при Иденсальми, писанное 16-го числа, уже после боя. Это «донесение» имеет форму дневниковой записи с некоторыми деталями, которые, конечно, немыслимы в официальном документе. К таковым отношу, например, описание зрительной трубки князя Долгорукова или шведских военных костюмов. Толстой почти вовсе не приводит данных о позициях сторон, числительности войск, их эволюциях или взаимных потерях. Зато вдруг может поделиться наблюдением об обычаях шведского войска. Словом, Американец не умеет толком составить документа и его заносит в роман.
Поэтому окончательное донесение о ходе сражения было составлено генерального штаба прапорщиком Липранди. А черновик Американца частично сохранился и попал в мои руки при одной из наших последних встреч в 1846 году.
Октября 16, 1808 года
Его высокопревосходительству генерал-лейтенанту Тучкову-1 поручика графа Толстого донесение о деле при Иденсальми в Финляндии.
15 октября на рассвете авангард под командою генерал-адъютанта князя Долгорукова-3 скрытно приближился по узкому дефилею между двух озер к мосту при селении Иденсальми, за которым находились главные силы шведской бригады генерала Сандельса в количестве предположительно 4 тысяч. Русские и шведские войска разделены были длинным проливом, к коему с обеих сторон вел крутой спуск. По ту сторону пролива уступами были вырыты три ряда шведских шанцев и установлена батарея. Подходы к мосту защищали ведеты карельских драгун в количестве нескольких эскадронов, непрерывно совершающие разъезды на расстоянии пушечного выстрела от нас.
Как только было получено известие о выступлении главных сил вашего высокопревосходительства, князь Долгоруков поручил мне отправиться к Сандельсу с объявлением о прекращении перемирия, что и было мною выполнено в сопровождении хорунжего Полубесова с белою тряпицей на пике. Сандельс встретил нас со всевозможным учтивством, однако выразил протестацию, поелику соглашением главнокомандующих было решено упредить друг друга о возобновлении военных действий не позднее, чем за неделю. Я возразил, что причиной таковой спешки русского командующего было его миролюбие, ибо мир между нашими государствами восстановится тем скорее, чем скорее начнется война, то есть, на целую неделю ранее. Шведский генерал не нашелся, что мне возразить.
Между тем, по моим наблюдениям, шведские войска вовсе не были захвачены врасплох нашим наступлением. С самого рассвета все их батальоны стояли в ружье, артиллеристы были при орудиях с дымящимися фитилями, и толпы карельских драгун скакали в разные стороны с самым воинственным видом. Мне, однако, показалось, что для пущего впечатления один и тот же отряд сих всадников пущали передо мною несколько раз, ибо трудно же было предположить, чтобы в трех разных эскадронах у трех трубачей одновременно образовался флюс и они обмотали свои щеки марлей.
По возвращении я нашел князя Долгорукова в превосходном настроении. Он насвистывал ариэтку из оперы «Дунайская русалка» и нетерпеливо поглядывал в сторону противника через свою бронзовую зрительную трубку. (Осмелюсь заметить, что эта трубка, обладающая изумительной ясностью и сильным увеличением, была привезена мною из города Копенгагена, где я имел честь находиться пять лет назад при свите посланника, действительного камергера Н. П. Резанова, направлявшегося в Японию на корабле «Надежда». Сия трубка была мною приобретена за десять золотых империалов в знаменитой копенгагенской обсерватории, варварски разрушенной англинской бомбардировкой в последнюю войну, а затем подарена князю Долгорукову, за что я был не раз удостоен благодарности его сиятельства. Ибо через эту трубку князь Долгоруков мог со всевозможным удобством наблюдать не токмо эволюции противника, но даже пуговицы на куртках вражеских солдат и самые перья на их шляпах. Во время же, свободное от воинских трудов, сложенная зрительная трубка свободно помещалась в кармане шпензера, который князь любил носить на походе.)
Для того, чтобы как-то развлечь противника до прибытия наших главных сил, князь приказал мне с сотней казаков проскакать несколько раз перед карельскими драгунами, ни в коем случае не вступая с ними в перестрелку, что я и выполнил с огромным удовольствием, при бодрой погоде и подъеме сил, который обыкновенно посещает меня перед сражением. Во время этой демонстрации я имел удовольствие раскланяться с начальником шведской кавалерии капитаном Мульмом, известным за отменно храброго и благородного офицера. Узнав от меня, что сражение начнется никак не ранее полудня, капитан Мульм отправился завтракать.
Я также вознамерился вернуться к нашему лагерю и перекусить, как вдруг заметил подозрительную возню спешенных карельских драгун на мосту. При помощи топоров и клещей солдаты противника вырывали гвозди из досок настила и собирали их в ведра.
– Как ты думаешь, на что им столько гвоздей? – спросил я хорунжего Полубесова. – Уж не хотят ли они стрелять по нам гвоздями вместо картечей?
– При шведской бережливости я не удивлюсь, когда они и станут заряжать гвоздями пушки, – согласился Полубесов. – Однако их главная хитрость вовсе не в этом.
– В чем же главная стратагема противника?
– При отступлении они побросают все доски в воду и сделаются недосягаемы.
Прискакав в лагерь, я тут же сообщил сию тревожную новость Долгорукову, который пил чай перед балаганом из своего походного серебряного самовара в форме чемоданчика.
– Ah, diable!20 – воскликнул князь, выдергивая салфетку из-за галстуха и швыряя её на траву. – Как же я буду атаковать Сандельса?
В этот миг до нас долетел ясный сигнал вражеского рожка, и карельские драгуны, стоявшие верхом насупротив нашей пехоты, стали разворачиваться и заезжать на мост. Должно вам заметить, ваше высокопревосходительство, что действия вражеской кавалерии во время сего сложного маневра заслуживали всяческих похвал, разворот был выполнен равномерно, как на манеже, однако на мосту лошади, напуганные шатанием оторванных досок, стали брыкаться и поворачивать назад, отчего кавалеристам пришлось спешиться и вести их под уздцы. По причине такового замешательства перед мостом возникла большая толпа карельских всадников, которую удобно было переколоть пиками, ежели бы, предположим, в нашем распоряжении имелся эскадрон улан, ожидаемых прибытием к полудню. Поскольку же до полудня оставалось ещё более полутора часов, то все карельские драгуны благополучно перевели своих лошадей через длинный мост и приступили к разрушению настила.
Двое подымали оторванную доску и перекидывали её через перила, когда же все до одной доски одного пролета были таковым образом сброшены, то ближний к нам драгун перебирался по перилам над водами пролива к своему товарищу и сия операция повторялась. Однако теперь уже задний работник становился вперед, очевидно, из-за большей опасности находиться в близости неприятеля и перелезать по перилам над бездной. Таковое распределение обязанностей среди шведских служителей показалось мне весьма похвальным, ибо в наших войсках унтер-офицеры и старослужащие обыкновенно принуждают к труду более молодых солдат, сами вовсе не подвергаясь никаким тягостям и опасностям, а посему служба в российской армии становится, вместо благородной обязанности гражданина, подлым и рабским трудом.
