На хОрах заиграла тревожная музыка. Мерзкая горилла склонилась над спящей нимфой и стала изображать борение чувств, среди которых восхищение девственной красотой состязалось с самой грубой похотью в пользу последней. И в тот самый миг, когда чудовище совсем уже приготовилось сорвать с Принцессы последние покровы и все мущины непроизвольно приподнялись на своих стульях, на сцену, в лучах яркого света, вбежал рыцарь в сияющих латах, шишаке со страусовыми перьями и с луком в руке. Этот рыцарь был граф О. Я невольно обратил внимание на то, что в обтягивающем балетном трико его мужские достоинства производят внушительное впечатление, и это наблюдение не доставило мне удовольствия.
Рыцарь пустил стрелу в чудовище, которое издохло в страшных конвульсиях, подхватил на руки Принцессу, очнувшуюся ото сна и целомудренно прикрывшуюся, и унес её под сладостные рыдания скрыпок. В зале воцарилось глубокое молчание.
– Демон заблуждения покушается на спящий разум, но падает под стрелами истины, – прозвенел надо мною голосок Рыжей, которая сидела в верхнем ряду скамеек, установленных ступенями, и упиралась ботинкою мне в спину. Публика одобрительно загудела и разразилась аплодисментом. Я сразу понял, что ответ подстроен.
Ты не устал меня слушать, дядя Федор?
– Нисколько. Я только думаю, что нам надо разыграть подобное действо среди офицеров нашей бригады, когда остановимся на винтер-квартиры. Charades en action развивают смекалку.
– Пожалуй, я распоряжусь. Итак, вместо италианского грота слуги установили на сцене италианский же лужок, на котором паслись италианские овечки в сопровождении соответствующих пастушков.
– Пастораль? Идиллия? Елисейские поля? – гадали зрители, а Рыжая, которая прохаживалась перед нами с видом классной дамы, на все отвечала «froidement»15, пока кто-то не догадался: «Поле».
После этого на поле явилась весьма искусно вырезанная и раскрашенная картонная овечка, которую сзади подергивал за нитки замаскированный лакей. К восторгу зрителей овечка весьма грациозно трусила по полю, щипала травку и вибрировала малодушным «бе-е-е». На кудрявой голове овечки красовалась характеристическая треугольная шляпа, которую не признать было мудрено. И тут уж догадки посыпались градом.
– Бонапарт! Император! Бонапарт на поле славы. Бонапартий баран!
И я поспешно вставил:
– На-поле-он!
– Vous avez de la chance!16 Вот вам! – пленительно сказала Рыжая и бросила мне перчатку.
Однако после относительно простого Наполеона, ощипывающего славу на поле чести, явилась совсем уж непонятная чучела. Этот актер был одет в латы и шлем, одолженные у Разума из предыдущей зарисовки, но его кольчуга в рукавах свисала до колен. Помотав своими длинными рукавами ровно столько, сколько нужно для всеобщего внимания, рыцарь засучил один рукав, достал из кармана обширный носовой платок с инициалами «П. Д.» и потер им кудрявую мордочку Наполеона. Затем он дал барану крепкого пенька, занавес опустился, и представление закончилось.
Все догадки были “froidement”, включая «Россия и Франция на поле мировой гегемонии», «у России до Наполеона руки дойдут», «с Наполеоном нельзя спустя рукава» etc., etc., пока граф О. не брякнул «Долгорукий» и тут же извинился за глупость.
– Отчего же… – пропела Рыжая, похлопывая себя веером по ладони. – Chaudement17 и очень chaudement.
– Ну, разумеется, князь Долгорукий, витязь с длинными руками, легендарный основатель Москвы, нет, скорее, Долгоруков Петр, помните, инициалы «П. Д.». Очевидно, имеется в виду ссора князя Петра при Аустерлице с Наполеоном, – поумнели все разом, задним умом.
И в паузе между высказываниями из меня как-то само собою вырвалось:
– Долгорукий утер нос Наполеону.
Я победил, и моя победа стоила десятка сражений. Потому что в награду мне досталась Рыжая Принцесса.
– Какое ваше желание должна я исполнить, мой повелитель? – спросила Рыжая, грациозно приседая передо мной в притворном смирении.
– Я не могу его огласить, а потому и не могу настаивать на его исполнении, – возразил я.
– В таком случае, я отдам вам нечто такое, чем дорожу более всего на свете, а вы вольны отвергнуть мой подарок, если он вам не по вкусу. Князь, я попрошу вас проводить меня домой тотчас. У меня разболелась голова.
Словно в тумане, я покинул салон княгини Г. Последнее, что запомнилось мне при прощании, была закушенная губа Черной Принцессы, злые глаза дам и раскрытые рты кавалеров.
Рыжая Принцесса распорядилась подать чаю, а сама отошла, как говорят англичане, to slip into something comfortable18. Я прохаживался по её уютной гостиной, рассматривал гравюры, с отменным вкусом развешанные по обитым шелком стенам, и гадал, в каком же виде предстанет передо мною моя чаровница. Время шло, часы вязко отбили третий час ночи, а Рыжая, как истинная дочь Евы, все тянула и тянула гуммиэластик. Мой пыл уже начал остывать, к тому же и выпитое мною шампанское давало себя знать все более неотложно. Его срочные позывы делали любовное томление не токмо второстепенным, но и лишним. Я стал приглядываться к выходу, за которым могло бы находиться отхожее место, и сделал движение к звонку, чтобы справиться у слуги, как вдруг двери в соседнюю комнату распахнулись, и в лучах яркого света выпорхнула на цыпочках моя гурия au naturel.19 Да-да, Феденька, она была нагая, за исключением венка в её рыжих кудрях, всклокоченных подобно языкам пламени, и крошечного крестика между двух капризно вздернутых грудей.
– Сильно ли я изменилась с тех пор, как мы с братом Александром купались в Царском Селе? – невинно спросила она.
Я без слов упал перед нею на колени и стал торопливо покрывать поцелуями её младенчески нежные ножки.
«Мне кажется, что её брата звали Вильгельм», – удивился Толстой и вдруг его озарило, кто же была эта секретная пассия. Как можно было не догадаться? Ну, конечно же, эта Рыжая была родной сестрой императора Александра. Бедный, бедный Долгоруков!
– Когда мы разъединили наши объятия в пятый или шестой раз, уже при полном свете дня, то вдруг как-то разом порешили, что нам необходимо жениться. Сердечных препятствий со стороны Принцессы никаких не оставалось. Она призналась мне, что последнее время была довольно близка с комендантом Павловска, тем самым долгоносым генералом, о котором я тебе намекал, но этот человек имеет жену и к тому же гораздо старее её годами, а потому она ценит его лишь как заслуженного деятеля отечественной истории. Истинная и едва ли преодолимая преграда крылась в моем происхождении. Да-да, mon cher Americain, князь Долгоруков, принадлежащий к одной из самых древних и заслуженных боярских фамилий на Руси, был, однако, не достаточно высокого происхождения, чтобы жениться на этой барышне.
– Вильгельм любит тебя как родного брата и сделает все, чтобы уговорить нашу матушку, вдовствующую королеву, – жарко шептала мне на ухо Рыжая Принцесса, ерзая по мне своею шелковой ножкой. – Но даже согласия нашей матери может быть не достаточно для такого решения, в котором замешаны, так или иначе, главные дворы Европы. Окончательное решение остается за императором Александром.
Итак, тебе надлежит одержать в какой-нибудь войне несколько решительных побед и стать вровень с виднейшими полководцами Европы, чтобы мой выбор ни у кого не вызывал недоумения. А я тем временем буду интриговать в тылу. Александр меня обожает, как родную сестру и даже более, он у меня в руках, и, не будь я Рыжая, ежели к концу этого года я не сделаю тебя моим королем.
Не помню, как мы наконец разъединились, как я оделся и как, в полудреме, дотащился до своего дома. Однако, после того, как я, засыпая на ходу, взошел в мою спальню, меня ожидало такое видение, от коего моя голова мигом прояснилась. В креслах посреди моей комнаты утопала в складках черного шелка la Princesse Noire. Её пышные тяжелые волоса в беспорядке были рассыпаны по мраморным плечам, лакированная туфелька выглядывала из-под платья и отбивала нервный ритм, а пламенные очи сверкали гневом. Она была прекрасна как никогда.
