А спустя пару часов в кабинет Владимира Ильича без стука вошел Троцкий с каким-то живым и чрезвычайно вертким молодым человек и без всякого предисловия сказал:

  - Вот, Володя, это ваш личный имиджмейкер.

  - Из немцев что ли, - не понял Троцкого Ильич.

  - Да наш вроде, но ремесло свое называет словом иностранным, будет вас учить, как перед журналистами себя держать и на их скользкие вопросы отвечать.

  - Да ты, Лева, что, уже и забыл, как с ними надо разговаривать, в наших маузерах что ли патроны пересохли.

  - Не в том дело Ильич, политическая обстановка в мире другая, не признает нас пока мировая общественность, в кольце врагов мы сейчас, я вчера в Америку Бушу звонил, так он сказал, что с русским моргом разговаривать никогда не станет, - Лев Троцкий вздохнул, и подтянул вечно спадавшие у него кожаные штаны.

  - Что же я не такое говорю, по-твоему, - насупился Ильич, но ему уже ответил угодливо приседающий имиджмейкер.

  - Вы, Владимир Ильич, пока еще путаете основные фигуры на политической доске. Вот, например, украинского лидера Ющенко, оговариваясь наверно, называете батькой Махно, грузинского Саакашвили с Джугашвили-Сталиным путаете, а он у вас пока в соседнем кабинете бумаги вечно пишет и в стол прячет...

  - Так какое же он после этого не Махно, - взвился Ильич, - Украину от Москвы отбил и германцам хочет передать.

  - Опять путаете, - поправил его имиджмейкер, - сейчас принято земли отдавать не германцам, а американцам, так считается более надежным. Вот, еще, главное, не надо грозить в сторону прибалтийских стран, они и так обижаются на советскую оккупацию.

  - А причем здесь красные, их еще до нас, сотни лет назад какой-то русский царь оккупировал, по просьбе их же трудящихся.

  - Да они за ту оккупацию уже не обижаются, им - недоговорил имиджмейкер, потому что Ленин и Троцкий схватили его под руки, вытолкали из кабинета и спустили с лестницы.

  Уже завершая свой последний кувырок по лестнице, имиджмейкер увидел, как на подоконнике мертвый Петька взасос целует мертвую Анку-пулеметчицу, лезет ей под кофту, из под которой блестят обглоданные временем кости.

  - Свят-свят, - едва успевает прошептать молодой человек, как с хрустом ломается его живая шея и карьера первого и последнего красного имиджмейкера.

  .....................................................................................................

  А тем временем в Берлине Владимир Путин, ослепленный вспышками фотокорреспондентов, стоял на крыльце больницы, где только что прошел требуемый тест на живое, чтобы успокоить западный мир, что к ним приехал именно законный президент России, а не какой-нибудь воскресший и переодетый комиссар. Вопросы сыпались на него прямо ниагарским водопадом:

  - Будет ли продолжаться первая мировая война между Россией и Германией?

  - Соблюдаются ли в России права живых и права мертвых, и есть ли среди вновь воскресших граждан позитивно думающие правозащитники, которым надо помочь?

  - Есть ли возможность у России также посодействовать немцам в оживлении Гитлера и хотя бы нескольких дивизий фашистского вермахта, чтобы и у Запада тоже появилась не убиваемая современным оружием темная сила, способная остановить продвижения орд Ленина-Сталина в глубь Европы?

  - Когда в России наконец-то начнет оживать и белая гвардия, загробные права которой явно ущемлены?

  Владимир Владимирович, как опытный политик выбрал для ответа только последний вопрос о воскрешении белой гвардии и уклончиво пообещал:

  - Мы работаем над этим вопросом, но цена на газ для Европы останется неизменной.

  вторая глава

  В центре Москвы, на бывшей Лубянской площади, к постаменту обрубленного памятника Дзержинскому была угодливо приставлена лесенка, и хозяин памятника собственной персоной взобрался на постамент и заржал на всю площадь таким сатанинским голосом, что в кабинетах ФСБ зазвенели стекла и посылались со стен его собственные портреты.

  В стенах здания жгли документы, но коридоры как вихрь наполняли собой старые чекисты в кожанках и естественным образом мешались с живыми сотрудниками ФСБ.

  - У вас все номера перепутаны, - орал на живых усатый чекист с плдвязанной на груди раненной рукой, - где, мать вашу, мой 42 кабинет.

  Словно тени ложились на тени, будто стон шел по этажам, но как отлаженная за век машина, новое ЧК реставрировалось в старое ЧК.

  Как две птицы в суконном полете распахнулись полы широкой шинели железного Феликса, когда его фигура стремительно перешагнула порог его любимого здания. В своем кабинете он сорвал со стены собственный портрет, кинул его на пол и смачно раздавил стекло каблуком сапога.

  - Списки всех арестованных мне на стол.

  - Списки тех, старых, или списки этих, новых? - угодливая кожанка поправила на поясе деревянную кобуру маузера.

  - Всех, всех, - как-то вдруг по-доброму закашлялся Феликс Эдмундович, с размаху сел на стул и неумело стал теребить кнопки сотового телефона, - Билайн, мать их за ногу, всех к стенке поставлю, революции нужна надежная связь.

  В кабинете Ленина за полночь горел свет его любимой зеленой лампы, он сидел за пахнущим старым чердаком столом, потому что дорогой стол из красного дерева был вытащен по его приказу еще вчера, а дорогой диван сменили на узкую железную кроватку из его же музея.

  - Диктатура гребаннового пролетариата должна стать надежной опорой новой Советской власти, - бормотал Ильич про себя, размашистым подчерком записывая эту фразу на бумагу, опуская лишь слово "гребанного".