Чтобы разрядить обстановку, я спрашиваю Гришу, ответил ли космонавт. Видел он салют или нет? В ответ Гриша грустно рассказывает, что в суматохе оставил рюкзак с техникой на пляже.
На часах четыре утра. Через полтора часа рассвет, тогда и решим, что делать дальше.
Небо начинает сереть, потом становится светлее, из-за горы появляется солнце. Теперь видно берег, и мы наблюдаем, как несколько десятков обжор рыщут по песку в поисках еды. Видимо, темнота мешала видеть не только нам и потому, исследовать оставленные вещи они начинают только сейчас. Все, от чего пахнет едой, потрошится и разрывается на части. За каждую вещь они цепляются между собой. Добыча всегда достаётся самому сильному. Нужно признать, что особого вреда в таких стычках они друг другу не наносят. Стоит только сильнейшему повалить соперника на землю и прижать своим весом, как тот начинает жалобно повизгивать, и поединок прекращается.
'Как стая собак', - подмечает Гриша, и мы с ним соглашаемся.
У нас осталось ровно 34 патрона. Все они заряжены средней дробью, а значит бить ими издалека нет никакого толка. Олег предполагает, что есть смысл подплыть на резиновой лодке поближе к берегу и метров с тридцати открыть огонь. Он уверен, что хватит нескольких выстрелов, чтобы обратить больных в бегство. Большинство соглашается с его планом, и мы аккуратно, стараясь не издавать шума, спускаем лодку на воду. Гриша нашёл в трюме багор и готовится держать оборону, если кто-то все-таки разглядит яхту и попробует до неё доплыть. Парень поднимает ступеньки, которые сейчас опущены в воду, и судно превращается в неприступную крепость. Попасть на него из воды теперь невозможно.
Чем ближе берег, тем страшнее.
В теории, стрельба с тридцати метров казалась безопасным занятием, но на деле каждый гребок вёслами отзывается болью. Чтобы удобнее было перезаряжать, я раскладываю патроны перед собой и готовлюсь залечь в удобную для стрельбы позицию.
Олег бросил грести, но лодка, подгоняемая мелкой волной, тянется к берегу.
- Так дело не пойдёт, - шепчет мой напарник и возвращается на вёсла, - а если они сейчас ломанутся? Ни за что не успеем уплыть целыми!
- Какие предложения? - так же тихо спрашиваю я, выцеливая больного, похожего на вожака.
- Давай так. Ты раз лежишь - лежи. Начинай аккуратно стрелять, а я буду вместо мотора. Не дам лодке выплыть на сушу и увезу нас отсюда если потребуется.
Я выбираю новую цель. Вожак ушёл за камень и не появляется.
Лысый, агрессивный обжора выбегает на середину пляжа. Для ходьбы он использует все четыре конечности, в отличие от тех, кто ещё не утратил волосы - они предпочитают ходить ногами, хоть и пригнувшись.
Бах!
Выстрел вздымает столб песка возле его ног, и он падает на землю притаившись. Пытается разобраться, откуда исходит опасность.
Бах!
Второй выстрел проходит точнее, и на бледном боку появляется несколько маленьких дырочек, из которых в ту же секунду начинает вытекать кровь. Обжора подпрыгивает метра на полтора в воздух, визжит, как побитая собака и, расталкивая соплеменников, несётся подальше от пляжа. Я выцеливаю очередную жертву и, подобрав, как мне кажется, лучший вариант, луплю пучком свинцовой дроби прямо в брюхо.
Он, невезучий, задумал посмотреть на нашу лодку и подошёл к самой кромке воды. Снова целая россыпь маленьких отверстий, снова визг, крики и бег с заносами по желтому песку.
Сразу несколько обжор замечают лодку и, подбежав к воде, начинают подпрыгивать на манер встревоженных обезьян. Они кричат и оглядываются, словно призывают на помощь всю стаю. И стая отзывается.
Отовсюду в нашу сторону бегут больные. Они появляются буквально ниоткуда, и с каждой секундой их становится все больше. Некоторые из них бросаются в воду, и я слышу, как начали хлюпать вёсла, кажется, нервы у моего напарника сдали. Он решил уплывать.
- Подожди! Кричу я ему, дай влеплю по ним весь магазин!
Хлюпанье замедляется, и целиться становится удобнее.
Бах! Бах!
Сразу два выстрела достигают цели. Дробь, выпущенная в тело с расстояния в двадцать метров, всегда находит, куда попасть. Хоть одной крупинкой, но зацепится за жертву.
Один больной с разбегу напарывается грудью на выстрел. Со стороны может показаться, что он врезался в невидимую стену, упал навзничь и даже не шевелится. Второму несколько дробинок угодили в лицо, лишив глаз, уха и желания продолжать атаку.
- Ты охренел так мазать?! - кричит на меня Олег, - у них бошки на части должны разлетаться! А ты еле задеваешь!
В этот раз, целясь основательнее, я делаю подряд три выстрела, и три обжоры валятся на землю, корчась от лютой боли и зарываясь в песок. Крики раненых приводят стаю в замешательство. Все, кто бежал к воде останавливаются, а те, кто уже успел окунуться, разворачиваются и, преодолевая сопротивление воды, брызгаясь и спотыкаясь, пытаются выбраться на сушу. Одному из них я попадаю в спину и, видимо, перебиваю позвоночник, потому что он молча уходит под воду, напоминая о себе только крупными пузырями на поверхности и расплывающимся красным пятном.
Следующему выстрел залетает в затылок. На момент попадания он в 15 метрах от кончика моего ствола, и этого расстояния достаточно, чтобы дробь вошла в полную силу, не успев по пути ее растерять. Голова больного взрывается, как арбуз. Красные мясные ошмётки летят вперёд, и некоторые из них даже умудряются долететь до суши.
Ну, хоть какая-то его часть успела выбраться из воды.
Я вынимаю из ружья рожок и трясущимися пальцами запихиваю в него патроны. Вставляю обратно, выпускаю весь боезапас по тем врагам, кто ещё не успел сообразить, что пора прятаться и убиваю ещё четверых. Снова заряжаю и снова стреляю. В этот раз стараюсь попасть в тех, кто прячется за камнями.
